В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон

стало свидание Вильгельма II и Франца Фердинанда, состоявшееся в Конопиште в середине июня 1914 г., за полмесяца до гибели наследника австро-венгерского престола в Сараево. Поскольку в состав германской делегации входил статс-секретарь по делам имперского флота гросс-адмирал А. фон Тирпиц, обозреватели могли сделать вывод о том, что кайзер посвятил свой визит «не только созерцанию розария эрцгерцога, но и обсуждению иных проблем, помимо садоводческих»[1031]. Австро-венгерская пресса, по донесению британского посла в Вене М. де Бансена, придавала большое значение встрече в Конопиште, ибо для местной общественности было важно в очередной раз убедиться в незыблемости германской поддержки. На страницах ежемесячного венского издания «Милитэрише Рундшау» констатировалось, что после Балканских войн международная обстановка для Центральных держав в результате «махинаций» Антанты резко ухудшилась: они оказались со всех сторон замкнуты в кольце врагов. Военные приготовления России, жажда реванша Франции, вхождение Румынии в сферу влияния Антанты – все это требовало от Германии и Австро-Венгрии наращивания вооружений, в том числе и военно-морских[1032].

Политическое и военное командование стран Сердечного согласия также пыталось наладить военное взаимодействие в рамках блока, хотя и не в таких масштабах, как их оппоненты из Тройственного союза. Например, британские морские офицеры в большинстве своем полагали, что военные приготовления должны осуществляться исходя из «глобального» охвата будущей войны («Universal War»), в которой друг другу будут противостоять две коалиции держав[1033]. Британский военный атташе в Вене майор Т. Каннингем рапортовал де Бансену: «На протяжении всего прошлогоднего кризиса (Балканских войн – О. А.) военные атташе Сердечного согласия обменивались взглядами, информацией, обсуждали возможное развитие событий, и я имею все основания думать, что нечто подобное происходило в противоположном лагере, а потому кажется странным, что идея совместных действий не должна стать наиболее вероятным способом проведения военных операций как на суше, так и на море»[1034]. В этом же духе, как уже отмечалось, Лондоном и Парижем было заключено соглашение о базировании британского и французского флотов. Весной-летом 1914 г. в обстановке строгой секретности велись переговоры и о заключении военно-морской конвенции между Россией и Великобританией[1035].

Более глубокими были военные контакты в рамках франко-русского альянса. В 1912–1913 гг. состоялись совещания начальников русского и французского генеральных штабов, на которых сторонами были согласованы планы стратегического развертывания войск; принято решение о реновации и строительстве железных дорог, призванных обеспечить концентрацию русских войск вдоль границы с Германией (для реализации этого замысла французская сторона предложила русскому правительству разместить крупный заем на парижском рынке); заключена военно-морская конвенция[1036].

Между тем Тройственный союз и Антанта по составу участников и характеру взаимосвязи между ними являлись весьма непохожими друг на друга военно-политическими комбинациями, что вело к некоторому дисбалансу сил на мировой арене и вносило элемент непредсказуемости в международную жизнь. Отношения Германии и Австро-Венгрии вполне соответствовали описанной Фукидидом модели: более слабое государство было вынуждено следовать в фарватере политики более сильного игрока, чтобы защитить свои интересы. Еще в начале 1912 г., когда за геополитическим горизонтом не была видна «перестройка» существовавшего на Балканах регионального порядка, депутат австрийского рейхсрата К. Крамарж критиковал правительство Дунайской монархии за чрезмерно «тесные узы» с империей Гогенцоллернов, заявляя, что «Австрия была привязана к Берлину телеграфным кабелем, будто железной проволокой»[1037]. Эта тенденция только усилилась после Балканского кризиса 1912–1913 гг.

Воспринимая себя в качестве лидера Тройственного союза, Германия была вынуждена поддерживать своего ближайшего партнера в Европе. Ибо Берлин рассматривал ослабление Двуединой монархии (прежде всего на Балканах, где она была наиболее уязвима) как удар по Драйбунду, а следовательно, как откат его позиций на международной арене. Любая акция, направленная на восстановление влияния Австро-Венгрии в Юго-Восточной Европе, на взгляд германского руководства, могла быть записана в актив австро-германского альянса.

На заседании военного совета 12 декабря 1912 г. глава германского Генерального штаба Г. фон Мольтке-мл. заметил: «.. война неизбежна и чем скорее она начнется, тем лучше»[1038]. Убийство Франца Фердинанда в Сараево, как доносил Каннингем, создавало для этого почти «идеальный» антураж. Во-первых, смерть эрцгерцога от рук серба, пусть и подданного Австро-Венгрии, в какой-то степени оправдывала желание Вены начать, выражаясь современным языком, антитеррористическую кампанию против соседнего государства, на территории которого якобы организовывались антигабсбургские диверсии. Во-вторых, вновь всплывшие на поверхность застарелые разногласия между сербским и хорватским населением Австро-Венгрии делали момент весьма подходящим для «сведения счетов» с Белградом. В-третьих, истощение ресурсов Сербии после Балканских войн, а также сложности, связанные с интеграцией новых земель со значительным болгарским и албанским элементами в ее состав, временно понижали резистентность страны относительно внешней угрозы[1039].

Вместе с тем современники событий отмечали нетождественность внешнеполитических целей Берлина и Вены в рамках Тройственного союза. Для Германии, как справедливо указывал российский правовед С.А. Котляревский, осмысливая «по горячим следам» события Первой мировой войны, вопросы, имевшие жизненно важное значение для Дунайской монархии были сравнительно чужды: проблемы взаимоотношений с Сербией, Болгарией и Черногорией ей казались довольно провинциальными и весьма поверхностно затрагивавшими ее ближневосточные интересы[1040]. Такая разноуровневость интересов партнеров по Драйбунду вела к тому, что в восприятии державы-лидера проблемы регионального порядка, от которых зависел великодержавный статус одного из союзников, стали неотделимы от глобальной повестки дня – «Weltpolitik».

Германия безоговорочно солидаризировалась со своей союзницей. Встречаясь 5 июля в Потсдамском дворце с австро-венгерским послом графом Л. Сегени, Вильгельм II побуждал правительство Двуединой монархии к энергичным действиям[1041]. Но в Вене медлили с окончательным решением: в австро-венгерской правящей элите отсутствовало единодушие по этому вопросу. Против военной партии выступал венгерский министр-президент граф С. Тиса[1042]. В донесениях британских представителей в Австро-Венгрии и в английской прессе констатировались сдержанный тон публичных выступлений Тисы, осуждение им репрессий против сербских подданных Монархии и его взгляд на войну как «крайнюю меру»[1043]. Разногласия между венгерским и австрийским руководством империи позволяли Лондону рассчитывать на затяжку во времени, которая создавала дополнительные возможности для поиска компромисса при посредничестве других великих держав, а также на нехватку решимости у Вены и Будапешта взять на себя ответственность за развязывание войны на Балканах, которая в случае вступления в нее других великих держав грозила вылиться в континентальную. Все же австрийским и венгерским сановникам удалось выработать общую линию, что дало старт дипломатическим и военным приготовлениям Двуединой монархии к нападению на Сербию.

23 июля барон фон Гизль (с 1913 г. он занимал пост австро-венгерского посланника в Белграде) вручил сербскому правительству ультиматум, на который Белграду предписывалось ответить в течение 48 часов. Этот документ был составлен в заведомо неприемлемой форме: признание всех требований Вены фактически вело к ограничению суверенитета Сербии. Как позже вспоминал