Советник королевы - суперагент Кремля - Попов Виктор Николаевич

— Обоим.

— Так значит, Вы никогда не встречали агента? Русского?

— Нет, встречал.

— Это был русский?

— Да, русский.

— Могли бы Вы назвать его имя?

— Боюсь, что нет.

— Он был из посольства?

— Полагаю, что да.

— Где Вы встречались?

— Опять я думаю, что это тема, которую я не буду обсуждать80.

— В Лондоне? Нерегулярно?

— Да, в Лондоне81.

— Было ли это до германского вторжения в Россию или после? — Главным образом после. Я поступил в МИ-5 в 1940 году.

— Какого рода информацию Вы направляли до вторжения Германии в Россию?

— Почти никакой. В то время я работал в секции не слишком важной, где не имел доступа к большому количеству информации, и она носила главным образом рутинный характер.

— Что значит «рутинный»?

— Относительно персонального состава (английских спецслужб. — В.Я.).

— Вы думаете, что эта информация не помогла русским?

— Я думаю, что большую часть ее они уже знали.

— Какого рода информацию Вы посылали после вступления России в войну?

— Это была информация почти целиком о германской разведывательной службе, в значительной степени о перехваченных немецких данных, главным образом о них.

Последний ответ очень интересен. Собственно, эту информацию, перехваченную у немцев, передавать русским, своим союзникам, должен был бы не Блант, а сами английские спецслужбы и английское военное командование. Она была жизненно важной для победы над общим врагом, угрожавшим Англии не меньше, чем Советскому Союзу. Эта информация могла бы значительно уменьшить потери Советского Союза в живой силе и технике. Но английское правительство этого не делало. Этот союзнический долг выполнял Антони Блант.

Продолжу, однако, рассказ об интервью. Часть его касалась отношений Бланта с Берджесом и его бегства с Маклином в Москву.

— Вы не чувствовали себя обязанным предупредить секретные службы (о готовящемся бегстве. — В.Я.)?

— Нет, потому что они были моими друзьями.

— Вы получали приглашение бежать в Россию?

— Через год я получил предложение выехать в Россию, но я отказался.

— Какого рода предложение? Ведь Вы не работали на русских после войны?

— Формально я не порвал с русскими…

— Вы предупредили Берджеса (об опасности. — В.Я.)?

— Нет… Филби предупредил их. Я ничего не знал об этом.

— Вы же знали, что Берджес и Маклин продолжали работать после войны на Советы?

— Да.

— Откуда?

— От Гая Берджеса.

— Когда Вы узнали об их бегстве?

— Когда Гай вернулся из Америки, за неделю — за десять дней до их бегства.

— Вы посещали в 1951 году после их бегства квартиру Берд-жеса и немного «почистили» ее?

— Немного.

— Было это сразу после того, как они сбежали?

— Да, сразу после этого.

— Все, кого Вы завербовали в Кембридже (для работы в советской разведке. — В.П.)У уже на том свете?

— Я не могу отвечать на этот вопрос.

— А правильно ли, что ваша сеть насчитывала около 20 человек?

— Я думаю, что это, вероятно, преувеличение.

Интервью показывает, что Блант, во-первых, не выдал никого, кому это могло бы причинить вред, во-вторых, он стремился представить дело так, что его разведывательная деятельность ограничивалась определенным отрезком времени, когда СССР и Англия были союзниками, и сводилась только к сообщениям о германских военных сведениях, что значительно уменьшило бы его ответственность перед английским законом, решись власти на его привлечение к суду.

Обращают на себя внимание его ответы на два последних вопроса.

На первый из них Блант вообще не ответил, тем самым, правда, косвенно подтвердив, что некоторые из завербованных им англичан еще живы, может быть, продолжают действовать. (Иначе почему бы ему не ответить утвердительно, ведь таким ответом он не раскрыл бы никакой тайны?!) На второй вопрос о количестве агентов его сети он ответил уклончиво, но опять-таки дал понять, что хотя в ней и не было 20 членов, но группа существовала и была немаленькой82.

Корреспондента Би-Би-Си заинтересовал вопрос, сколько платили Бланту русские за его работу на них, и ответ Бланта был категоричным: «Ни пенни».

Интерес представляют и некоторые другие ответы Бланта. Так, он категорически отказывался назвать имена «русских агентов», с которыми встречался, не ответил на вопрос, где он виделся с ними («Это тема, которую я не буду обсуждать»). Он не сказал, что имел свидания с русскими агентами не только в Лондоне, и, наконец, что особенно любопытно, он игнорировал вопрос, «как долго он был связан с советским разведчиком».

О чем это говорит? На мой взгляд, из этого интервью напрашиваются несколько выводов. Прежде всего, Блант далеко не сразу после 1951 года прекратил свою связь с КГБ, а возможно, в той или другой степени поддерживал ее вплоть до 1963–1964 годов.

Он до конца своей жизни продолжал считать себя связанным, хотя бы морально, с советской разведкой. Он не хотел нанести ни малейшего ущерба ни ей, ни своим прежним партнерам по разведке — англичанам, ни своим друзьям, упоминание о которых могло бы осложнить им жизнь. Все это говорит о его высоких моральных качествах, о его умении хранить верность своим друзьям.

Блант ни в чем не раскаялся, не осудил свою деятельность. У него был один выход, чтобы обеспечить свою старость и безбедное существование, — покориться, покаяться, отказаться от своих прежних убеждений, признать, что его «бес попутал» и что его предыдущая деятельность была ошибкой. Монархи и правители милостивы к кающимся людям своего круга. Блант этого не сделал. Он продолжал верить в то, что его служба советской разведке была правильным и достойным решением.

Характерны отклики английской прессы на раскрытие дела шпионской «кембриджской группы» и участие в ней Бланта.

Начну с того, что одним из первых по делу сделал заявление Эндрю Бойл, автор книги «Четвертый». До сих пор он не мог публично назвать четвертого по имени. Теперь он не только это сделал, но и добавил, что уже три года назад, когда начинал писать книгу, знал, что четвертым был Блант. Он никогда не встречался с Блантом, но раскрыть его помогли прежде всего материалы американской разведки. Он подтвердил предположение, что далеко не все члены «кембриджской группы» «ушли на тот свет», что «полдюжины их гуляют на свободе и до сих пор занимают видные посты». «Но я думаю, — продолжал он, — что они уже нейтральны», то есть прекратили свою разведывательную деятельность. Для него осталось загадкой «либеральное отношение к Бланту со стороны английского правительства и спецслужб страны». «Я никогда не мог понять такого положения, — говорил Бойл, — при котором один закон действовал в отношении Блейка (осужденного, как мы помним, на 42 года лишения свободы. — В. Л.), а другой — в отношении таких людей, как Блант».

Реакция прессы нашла свое выражение в многочисленных откликах передовых и редакционных статей и потоке читательских писем. Отношение редакций английских газет к делу Бланта было однозначным. «Самый выдающийся предатель» — озаглавила свою передовую «Таймс». Газеты были полны обвинений Бланта в «измене родине», в «чудовищной неблагодарности», «моральной распущенности» и т. д. Газета «Санди телеграф» поставила ему в вину даже гибель многих голландских агентов, работавших на английские спецслужбы, имена которых будто бы были известны Бланту и выданы им. Последний через своего агента категорически отверг эти обвинения как полностью вымышленные83.

Были и ехидные, желчные отклики. Так, газета «Дейли телеграф», будто бы «оправдывая» Бланта, писала, что, по Марксу, «у рабочего класса нет своего отечества», а Сталин говорил, что у него одно отечество — Советский Союз. И потому Блант действовал соответственно, считая своей родиной не Англию, а СССР. Другая газета, намекая на присвоение Бланту дворянства, даже предложила учредить в его честь новый «рыцарский орден КГБ». Некоторые читатели требовали наказать Бланта «как предателя» и указывали, что его научные и другие заслуги «не дают ему морального права пользоваться судебным иммунитетом».