Опиум - Лидия Сивкевич

и поворачиваюсь на Пашу: – Извини, но ты не лучший заговорщик, когда нужно говорить мягко, а не угрожать.

– А ты можешь и вовсе не донести смысла из-за чрезмерной мягкости. – Возражает мне Паша. Мы оба знаем, что это не правда, но мужчина не может промолчать после моих оскорблений, даже несмотря на последующие извинения.

– Никита, персоналом займись сам. – Велит Князь. – Давить ни на кого не нужно, донести информацию и только. Тем, кто работает меньше года, напомнить про условия в договоре.

– И не забудь напомнить о законах. – Павел поднимается на ноги и начинает расхаживать по кабинету. – Нет пункта, который заставляет отвечать на вопросы сотрудников полиции или тащиться без именной бумаги в оперативный отдел.

Я согласно киваю, задумываюсь о законе и очень скоро задаюсь вопросом:

– Дела ведь нет? Соответственно и расследования. Как Шахов может на нас насесть?

Паша отвечает сразу же, усаживаясь на диванчик возле меня:

– Он вправе вести расследование, если ему удастся приплести Опиум к другим делам. Например, если где-то хоть косвенно всплывёт одно упоминание о клубе, то Шахов уже вправе соваться к нам с вопросами и подозрениями.

– И где может всплыть что-то такое? Я не понимаю.

– Можно притянуть за уши дела, у которых на исходе срок давности. – Поясняет мне Даня. По хмурому взгляду Никиты я догадываюсь, что он тоже нуждается в пояснениях. – К примеру, стоит найти в деле человека, который обвиняется в намеренном поджоге, упоминание о месте работы в Опиуме, и нас уже можно начать шерстить в связи с огненными делами.

– Это бред. – Рассуждает Никита. – Наши адвокаты пресекут любые обвинения, так ещё и подадут иск за моральный ущерб или на что там обычно обижаются?

Паша беззвучно смеётся над его словами и уже со всей серьезностью говорит:

– Это так. Только вот, от зацепки до разрешения на обыск, может пройти слишком мало времени. Настолько мало, что мы даже не узнаем, пока к нам не явится сначала ОБЭП, затем Госнарко, и наконец, лично Шахов.

– Если у нас нет людей, которые пресекут придирки к Опиуму, – тихо, будто сам с собой, размышляет Волохов, – нужно найти хотя бы тех, кто предупредит о ходе событий.

– Такие есть. – Кивает Княшич. – Но их риски работают не на нас.

Все вчетвером мы долго думаем, но уже не обсуждаем. Прежде чем отпустить нас, Даня обращается ко мне:

– Рита, Опиум на тебе.

Я киваю, и он кивает в ответ. Эти кивки, наверное, подразумевают, что мы договорились о чём-то конкретном, хотя я не понимаю, о чём именно.

Возвращаясь в свой кабинет, я всё ещё пытаюсь отыскать смысл в его словах, но прихожу к выводу, что нужно спросить об этом дома. Иначе, меня просто оскорбляют его слова.

Официально у меня не было должности, в которую бы вписывались все обязанности, которыми я занималась. Я числилась администратором и вспоминала об этом только раз в месяц, сама себе, утверждая размер выплаты.

Я стояла высоко. И уже давно проползла по скале выше руководителей. Вслух никто не произносил того факта, что в клубе я стояла уже и над Пашей, и над Никитой. Мужчины сами это понимали и на первый взгляд принимали. Должности давно им наскучили, но, как часто это бывает, когда забираешь у ребёнка игрушку, которая просто лежит рядом – он начинает хныкать. Я прекрасно это понимала и для своего же блага относилась к директорам с уважением, никогда не провозглашала себя их начальницей. Но это не могло изменить того факта, что надо мной стоял только один человек. Князь. И я знала, что меня тайком называют Княгиней.

Когда я оказалась наверху, наши с Даней отношения перешли к новому этапу. Теперь я была нужна ему не меньше, чем он мне. Мы не признавали этого вслух. Но если раньше я держалась за него не только ради чувств, но и для достижения своих коварных целей, то теперь остались только чувства. Казалось, теперь мы были равны, но в моей голове пряталась мысль, что это не так.

Наши чувства не закончились после того, как я достигла намеченного. Они не оказались интрижкой, желанной только из-за своей недоступности, не утихли за это время, переполненное эмоциями и впечатлениями. Мы должны были немного охладеть друг к другу, войдя в статус женатой пары, утратить страсть, вызванную гормональным всплеском, но этого не произошло. Мы стали друг для друга наркотиком. Я – его, а он – моим. Моим личным опиумом.

Не было у меня таких помыслов, но я стала для него тем, от кого всегда бежала сама. Я не посягала на его величие, хоть мне и перепадало, я не стремилась его обойти. Но он давно отпустил правление, расслабился, отошёл от переживаний связанных с Опиумом, практически подарив их мне.

Кротость мне была не свойственна. Я могла высказаться, могла быть строгой, а могла прибегнуть к женским способам убеждения, и он это понимал. И я всё больше убеждалась, что даже если бы ему потребовалось отобрать у меня всю власть, которой сам наделил, у него бы не вышло.

За прошедший год я выкупила землю под гаражами Кости и заставила его съехать. Не знаю, во сколько ему обошлись аренда новой земли, перевозка оборудования, ремонт и прочие мелочи. Но я проделала это трижды, прежде чем успокоиться. Хотя я не собиралась останавливаться, но брать с него уже было нечего. Он разорился и даже не мог устроиться простым механиком из-за простреленной некогда руки. Плечо так и не восстановилось. Правая конечность жалко болталась и не слушалась, а левшой он был совсем неспособным. Даже документы подписывал как слепой малыш. Всё это мне было известно благодаря навыкам разведки Степана Юрьевича и его людей.

На этом проблемы Кости не закончились. От утечки газа взорвался коттедж. По счастливейшей случайности, которая была частью моего плана, хозяина дома не оказалось. Я искренне надеюсь, что он хотел бы оказаться внутри, только бы не жить своей жалкой жизнью дальше.

Даня знал, как я издеваюсь над Костей, помощь не предлагал. Велел лишь думать холодной головой и не вмешивался. Он вообще ко многому относился как к данности, в том числе к моему статусу в стенах Опиума. Иногда я видела в прищуре зелёных глаз гордость, иногда отрешённость, но никогда не наблюдала недовольства.

Сам он углубился во взрывное дело, расширил производство, увеличил поставки втрое. Он, конечно, не бросил своё детище, не променял Опиум на власть ещё более независимую, но был лишь владельцем клуба. Он не руководил