Домой - Тони Моррисон

Ленора купила подержанный универсал у Шеперда, домовладельца, и, поскольку Салем не умел водить, отдала свой старый «форд» Лютеру и Иде — с предупреждением, что они вернут его, если сломается универсал. Несколько раз Лютер давал Принцу «форд» для поездок на почту в Джеффри за письмами от Фрэнка или к нему, оттуда или туда, где располагалась его часть, — сначала в Кентукки, потом в Корее. Однажды, когда у Иды обострилась астма, он съездил в город за лекарством для горла. Принц получил доступ к машине, и это всех устраивало: он смыл с неё вековую дорожную пыль, заменил свечи и масло и никогда не сажал в нее мальчишек, которые просили прокатиться. Поэтому Лютер легко согласился, чтобы молодые поехали на ней в Атланту, — они обещали вернуть ее через несколько недель.

Не вернули.

Теперь она была совсем одна, сидела воскресным днем в цинковой ванне, спасаясь от жары, которая считается еще весенней в Джорджии, а Принц колесил по Калифорнии ли, по Нью-Йорку, бог весть, нажимая тонкой подошвой на педаль газа. Когда Принц предоставил ее самой себе, Си сняла комнату подешевле на тихой улочке — комнату с кухонными удобствами и оцинкованной ванной. С ней подружилась Тельма, жившая в большой квартире наверху, и, соединяя дружбу с грубоватыми наставлениями, пристроила судомойкой в мясном ресторанчике Бобби.

— Нет глупее дуры, чем деревенская дура. Ехала бы домой к родственникам.

Без машины? — Господи, думала Си. Ленора уже грозила, что велит ее арестовать. Когда умерла Ида, Си ехала хоронить ее на машине. Бобби позволил повару отвезти ее. Хоть и жалкие были похороны — самодельный сосновый гроб, никаких цветов, только две веточки жимолости, сорванные ею, — горше всего была брань и обвинения Леноры. Воровка, дура, бесстыжая, шерифу надо было про тебя сказать. Си вернулась в город и поклялась больше никогда не возвращаться. Слово сдержала, даже когда папа через месяц умер от удара.

Исидра согласилась с Тельмой насчет своей глупости, но больше всего на свете ей хотелось поговорить с братом. Она писала ему про погоду и сплетни Лотуса. Околичности. Но знала, что, если бы могла увидеться с ним, рассказать ему, он не смеялся бы над ней, не ругался, не осуждал бы. Он, как всегда, защитил бы ее в тяжелой ситуации. Как в тот раз, когда он, Майк, Стафф и еще ребята играли на поле в софтбол. Она сидела поблизости, прислонясь к ореху. Смотреть на игру ей было скучно. Изредка она поглядывала на ребят, а занята была сковыриванием вишнево-красного лака с ногтей, чтобы не увидела Ленора и не отчитала сопливую за то, что бесстыдство свое всем показывает. Она услышала крики ребят: «Эй, ты куда? Ты чего?» — подняла голову и увидела, что он уходит со своего места. Он уходил медленно, с битой в руке, и скрылся за деревьями. Пошел в обход, как потом выяснилось. Вдруг он оказался позади ее дерева и два раза ударил битой между ног мужчину, стоявшего у нее за спиной, — она его даже не заметила. Майк с другими ребятами прибежали посмотреть на то, чего она не видела. Потом все убежали без оглядки — Фрэнк тащил ее за руку. У нее были вопросы: «Что случилось? Кто он такой?» Ребята не отвечали. Только ругались вполголоса. Через несколько часов Фрэнк объяснил. Он не здешний, прятался за деревом, кино ей показывал. Какое кино? — приставала Си, и, когда он объяснил, какое, на нее напала дрожь. Фрэнк положил ей руку на макушку, а другую на затылок. Его пальцы, как бальзам, остановили зябкую дрожь. Она всегда слушалась его советов: распознавала ядовитые ягоды, кричала, попав в змеиное место, узнала медицинскую пользу паутины. Его наставления были конкретными, предостережения — ясными.

Но насчет крыс он ее не предупреждал.

Четыре деревенские ласточки собрались на лужайке за окном. Вежливо держась на равных расстояниях друг от дружки, они искали и поклевывали что-то между стеблей сухой травы. Потом, словно по команде, взлетели на пекан. Обернувшись полотенцем, Си подошла к окну и подняла его до того места, где была прорвана сетка. Тишина вползла ужом, потом загудела, тяжесть ее была ощутительней шума. Тишина была такая же, как дома в Лотусе в конце дня и вечером, когда они с братом думали, чем бы заняться или о чем поговорить. Родители работали по шестнадцать часов, их почти не бывало. И ребята придумывали приключения или обследовали окрестности. Часто сидели у речки, прислонясь к магнолии, в которую ударила молния, — вершина ее сгорела, и остались только две громадные ветви, раскинутые как руки. Фрэнк, даже когда был с друзьями, Майком и Стаффом, позволял ей таскаться с ними. Четверка была дружная, такой бы семье быть. Она помнила, как неприветливо встречали ее с братом в доме бабки — если только они не нужны были для каких-то работ. С Салемом тоже было неинтересно — он обо всем молчал, кроме еды. Единственным его увлечением, кроме еды, была игра в карты или шахматы с другими стариками. А родители так изматывались за день работы, что ласка их была, как бритва — острая, короткая и узкая. Ленора была злой ведьмой. Фрэнк и Си, как заброшенные Гензель и Гретель, взявшись за руки, мыкались в молчании и пытались вообразить свое будущее.

Завернувшись в шершавое полотенце, Си стояла у окна, и сердце у нее слабело. Если бы Фрэнк был здесь, он опять тронул бы ее голову четырьмя пальцами или погладил затылок большим. Не плачь, говорили пальцы, нахлестанные рубцы исчезнут. Не плачь, мама сама не хотела, она устала просто. Не плачь, девочка, не плачь, я же здесь, с тобой. Но его не было ни здесь, ни поблизости. Он прислал домой фотографию: улыбающийся воин в форме, с винтовкой; он выглядел так, как будто принадлежал чему-то другому, далекому, не похожему на Джорджию. Через несколько месяцев после увольнения он прислал двухцентовую открытку и сообщил, где живет. Си написала в ответ:

«Здравствуй брат как ты я живу хорошо. Сейчас нашла работу в ресторане, но ищу работу получше. Напиши когда сможешь. Твоя любящая Твоя сестра».

Сейчас она стояла одна, тело уже расставалось с приятной прохладой ванны и начало потеть. Она вытерла полотенцем влагу под грудями и пот со лба. Потом подняла окно выше дыры в сетке. Ласточки вернулись, подул ветерок с запахом шалфея, росшего на краю двора. Си смотрела и думала. Так вот о чем эти нежные грустные песни. «Когда я лишилась любимого, я почти лишилась ума…» Только песни эти — о погибшей любви. А то, что она чувствовала, было больше. Она была сломлена. Не надломилась, а сломалась совсем, разломилась на части.

Остыв в конце концов, она сняла с вешалки платье, которое подарил ей Принц на второй день в Атланте — не по причине щедрости, как выяснилось, а потому, что он стыдился ее деревенской одежды. Он не мог взять ее на ужин или на вечеринку, познакомить со своей семьей в этом уродском платье — так он говорил. Но и купив ей новое, придумывал разные отговорки, почему они большую часть времени просто колесят по городу, даже едят в «форде» и не встречаются ни с его друзьями, ни с родными.

— Где твоя тетя? Не пора ее навестить?

— Не. Она меня не любит, и я ее не люблю.

— Но если бы не она, мы бы с тобой не встретились.

— Да. Верно.

Однако хотя никто платья не видел, прикосновение шелковистой вискозы к телу по-прежнему было приятно — и буйство голубых георгинов на белом фоне. Раньше она никогда не видела платьев с цветами. Одевшись, она протащила ванну через кухню к черному ходу и медленно, расчетливо полила из нее жухлую траву — полведра сюда, чуть больше туда, — не боясь замочить ноги, но оберегая платье.

Над миской черного винограда на кухонном столе летали мошки. Си прогнала их, ополоснула ягоды и села есть. Она обдумывала положение: завтра понедельник, у нее четыре доллара; за квартиру отдать в конце недели вдвое больше. В пятницу ей заплатят восемнадцать долларов — чуть больше трех долларов за день. Получка восемнадцать долларов, минус восемь, остается четырнадцать долларов. На это ей надо купить все, чтобы женщине прилично выглядеть, удержаться на работе и продвинуться. Она надеялась перейти из судомоек в поварихи для быстрых блюд или даже в официантки — у них чаевые. Она уехала из Лотуса с пустыми руками, и Принц оставил ее с пустыми руками, если не считать платья. Ей нужно мыло, нижнее белье, зубная щетка, паста, дезодорант, еще одно платье, туфли, чулки, гигиенические салфетки, и, может, останется еще пятнадцать центов на кино, если взять билет на балкон. Хорошо, что у Бобби можно два раза поесть бесплатно. Решение: работать больше — или вторая работа, или другая, получше.

Для этого ей надо было поговорить с Тельмой, верхней соседкой. Си робко постучалась, открыла дверь и застала подругу за мытьем посуды.

— Я тебя видела. Думаешь, если выливать грязную воду, двор зазеленеет? — спросила Тельма.

— Вреда не будет.

— Будет. — Тельма вытерла руки. — Такой жаркой весны не припомню. Комары устроят кровавую пляску на всю ночь. Им только — чтоб водой запахло.