По следам Пушкина - Виктор Королев

Отец и сын Аракчеевы прожили без копейки почти год. Когда стало в Петербурге теплее, бывший поручик ходил просить милостыню – чаще всего в Летний сад, оттуда гоняли, но там и подавали чаще. На пасху, когда в Лавре одаривали неимущих, пробился к митрополиту и сказал свою беду. Получил три рубля серебром, которых хватило на два месяца. Ответа из канцелярии все не было.

В июле они уже не могли боле терпеть и пришли в училище вдвоем – исхудавшие, грязные, оборванные. Как вспоминал Аракчеев, отчаяние придало ему храбрости, и, увидев, как генерал спускается по лестнице, он бросился к нему в слезах:

– Ваше превосходительство! Примите меня в кадеты, иначе мы с отцом-поручиком умрем оба с голоду! Узнав, когда было подано прошение, генерал начертал записку в канцелярию о приеме Алексея в кадетский корпус. Спустя многие годы граф называл этот день – 19 июля 1783 года – самым счастливым в своей жизни. Так же, как и для Пушкина, самый главный день – 19 октября 1811 года.

В этих цифрах, в датах всей жизни у Пушкина и Аракчеева просматривается очень интересная математическая закономерность. Если проверять «алгеброй гармонию», можно увидеть, как быстро исчезает их разница в возрасте. Родились они с интервалом ровно в тридцать лет, а потом Пушкин со все увеличивающейся скоростью «догоняет» графа. В лицей он поступает в 12 лет, а будущий военный министр – в 14. Поэт закончил свою учебу в 17 лет, а Аракчеев – почти в 20.

Это говорит только об одном. Пушкин жил стремительно, сжигая себя. Как на фронте, год за два шел у него. И прожитые его 37 лет – это все равно что для среднего человека обычная жизнь длиною в 74 года с последним причастием в кругу семьи. Такая жизнь – не для поэта Пушкина. По нему лучше один раз напиться живой крови, чем триста лет небо коптить.

О своем будущем провидец Пушкин писал: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал…»

Аракчеев написал почти так же, только не в стихах: «В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами – никогда не рассуждал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая все время и силы мои службе царской. Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут, да что делать? Таким меня Бог создал! Утешаюсь мыслью, что я был Отечеству полезен».

Похожи они были все-таки или полные были антиподы? По-моему, что-то есть у них общее, потому и оказались связаны их жизненные пути, хоть и не встречался никогда генерал-аншеф с камер-юнкером. Аракчеев говаривал: «У меня камеръюнкерствовать не можно. Я педант, люблю, чтобы дела шли порядочно и скоро, а любовь своих подчиненных полагаю в том, дабы они делали свое дело».

Каждый из них – и Аракчеев, и Пушкин – делал свое дело. Разный у них был статус при жизни, а нынче – и подавно разный. Я только пытаюсь их примирить, не более того.

Ученый малый, но педант

Учились они по-разному, и успехи имели почти противоположные. Пушкин в лицее был отъявленный шалопай, на табели его без слез не глянешь, там что-то среднее между «удовлетворительно» и «крайне слабо». Кроме, естественно, изящной словесности, французского языка и фехтования. Из тридцати выпускников лицея в 1817 году он единственный получил последний, десятый классный чин. Соответственно, и на службу был назначен на самую низшую должность. Аракчеев же был «отличный кадет как по наукам, так и по поведению». Нелюдимый, щуплый, неразговорчивый, попавший на казенный кошт и постоянно помнивший об унижениях отца, Алеша Аракчеев все годы учебы вынужден был сносить насмешки одноклассников. Но мальчик с юных лет усвоил: старших должно слушаться. Другие кадеты шалят, иного так и хочется наказать, но нет пока ему такой воли.

Одаренный умом и волею, он с ребячества умел укрощать порывы врожденной своей злости: не только покорялся высшим над собою, но, кажется, любил их власть, видя в ней источник, из коего единственно мог он почерпнуть собственную славу. Не занимаясь иностранными языками, пренебрегая историей и словесностью настолько, что плохо выучился русской грамоте, совершенно чуждый всему изящному, молодой кадет любил всё только расчетливое, точное, прилепился к наукам математическим и в них немало усовершенствовался.

На аттестации отмечались его блестящие успехи в военно-математических дисциплинах, к гуманитарным же «не имел особенно склонности». Семилетний курс обучения Аракчеев преодолел досрочно. Был награжден «серебряной вызолоченной медалью». Как лучший ученик выпущен из корпуса в звании поручика (в те времена это было исключительным явлением) и оставлен при учебном заведении преподавателем математики и артиллерии.

В преподавательской работе 20-летний поручик добился немалых успехов. Все проверяющие отмечали отменную дисциплину на его уроках. Он написал несколько учебных пособий, инструкций для артиллеристов, занимался вопросами устройства школы для юнкеров и прапорщиков, включая разработку учебных программ. Следовательно, без всякой натяжки можно говорить о его заслугах в развитии военного образования в России.

В 1790 году Аракчеев стал частным учителем сына знатного екатерининского вельможи – президента Военной коллегии графа Н. И. Салтыкова. Одновременно назначен командиром в артиллерийскую роту, которая потехи ради была дана наследнику престола и находилась при нем в Гатчине. Там Аракчеев и встретил смерть императрицы.

«Конец ее царствования был отвратителен, – писал Пушкин о Екатерине Великой. – Все негодовали; но воцарился Павел, и негодование увеличилось. Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы». Не любил поэт этот период. Хотя далеко не все так же думали. Возвращенный из сибирской ссылки А. Н. Радищев назвал эти времена иначе и, пожалуй, точнее: «Столетье безумно и мудро».

Взлет карьеры Аракчеева произошел после одного случая. Павел принимал в Гатчине очередной парад. Покинув смотр, царь забыл отдать приказ «разойтись». Некоторое время части продолжали стоять на плацу, а потом постепенно разошлись. Одна только рота Аракчеева осталась. Так и стояла до вечера по стойке смирно, пока не доложили о происшествии Павлу. Так Аракчеев был замечен престолонаследником и получил его особую доверенность. При вступлении на царствование Павла I Аракчеев был подполковник, через два дня после того – генерал-майор. Вскоре он занимал уже сразу три должности: коменданта Гатчины и Петербурга, командира Преображенского полка и генерал-квартирмейстера всей армии.

Как-то император решил дать особое поручение Аракчееву: наблюдать за наследником своим, бабушкиным баловнем, и доносить обо всех его проступках. Вот как ответил на высочайшее распоряжение будущий граф:

– Умоляю Ваше Императорское Величество избрать для этого кого-нибудь другого. Я же к такому делу не способен и не могу быть орудием несогласий между отцом и сыном…

Одна такая фраза могла означать конец блестящей карьеры. Однако никаких репрессий не последовало. По-прежнему граф был удостоен государевой милости. Вседневные рапорты с пяти часов утра граф подносил императору лично. Иногда какие-то бумаги должен был подписывать наследник, и комендант Аракчеев отправлялся в его спальню. Александр Павлович был уже женат к тому времени, и супруга его Елизавета Алексеевна, бывшая принцесса Баден-Дурлахская, закрывалась с головой одеялом, чтобы граф ее не увидал. А императору комендант всегда докладывал, что наследник уже встал и работает над бумагами, хотя тот еще нежился в постели. Ни разу не предал, не подставил великого князя – и потом это ему зачтется…

Казалось, суровость была дана ему от природы. Он никогда не смеялся и казался бульдогом, который, не смея никогда приласкаться к господину, всегда готов напасть и загрызть всех, кои воспротивились бы воле хозяина. Жесток и беспощаден был этот суровый и всесильный человек.

Однако, как утверждает писатель и историк В. А. Сухово-Кобылин, потомки слишком строги в своем приговоре Аракчееву, они даже строже, чем он сам был в жизни. «Неоспоримо, – пишет он, – что Аракчеева было бы странно назвать человеком добрым. Он был неумолим ко взяточничеству или нерадению по службе. Тому, кто пробовал его обмануть (а обмануть его было трудно, почти невозможно), он никогда не прощал; мало того: он вечно преследовал виновного, но и оказывал снисхождение к ошибкам, в которых ему признавались откровенно, и был человеком безукоризненно справедливым; в бесполезной жестокости его никто не вправе упрекнуть».

Аракчеев был «деятельности неутомимой». Во время походов, лишь только армия занимала дневные квартиры, его канцелярия мигом принималась за дело. От его зоркого глаза не ускользала ни одна, даже самая мелкая проблема вверенного ему министерства. Бездельников он не терпел.

Россию поднял на дыбы

Только что взошедший на престол Павел I встретил прибывшего в Зимний дворец Аракчеева словами: