Тихие убийцы. Всемирная история ядов и отравителей - Питер Макиннис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как мы, обычные люди, можем надеяться на то, чтобы хоть как-то сравниться со столь могущественными нашими отдаленными предками? Не можем, конечно. Но все же, как показало время, мы потихоньку учимся справляться. И у нас это даже неплохо получается, как отметил еще почти два тысячелетия назад Плиний:
…мы более не удовлетворяемся ядами естественными, но прибегаем ко множеству смесей и составов искусственных, даже изготовленных нашими собственными руками. Но что скажешь ты о таком? Разве люди по самой своей природе не ядовиты? Все эти сонмы клеветников и интриганов на свете, что же еще они творят, как не источают яд из своих черных языков, подобно отвратительным змеям?
Плиний Старший. Естественная история, около 70 г. н. э.Сам Плиний погиб, задохнувшись ядовитыми газами при извержении вулкана Везувий в 79 году н. э., и все равно, пожалуй, ему еще повезло: он дожил до весьма солидного возраста (56 лет), а никто — ни соперники, ни правители, ни его сородичи — не покусился отравить его. Правда, если оглянуться на последние несколько веков, окажется, что в этом смысле с античных времен мало что изменилось… Удивительно даже не то, сколько ядов постоянно окружает нас, но то, как нам удается избегать большинства из них. Люди нашли способы обработки клубней кассавы (маниока) и зерен саговых, содержащих ядовитые вещества, научились не употреблять в пищу ту рыбу, которая им бы в самом деле сильно повредила, — и в то же время обнаружили те яды, которые в малых, очень малых дозах скорее идут на пользу, чем вредят.
Крысы, обнаружив что-то новое и съедобное, сначала откусывают маленький кусочек. Почувствовав какие-то неприятные последствия, они никогда больше такую пищу не тронут. Это, конечно, достаточно простое объяснение реакции на неприятные ощущения, но как можно объяснить поведение людей, которые научились обрабатывать ядовитый пищевой продукт, сначала вымачивая его, потом высушивая, а потом опять вымачивая? Люди способны передавать друг другу знания о том, чему они научились, и это крайне важно, однако невозможно не задаться вопросом: а сколько же людей умерли, прежде чем нам удалось перехитрить ядовитые вещества, возникшие в ходе эволюции как раз для защиты растения — чтобы его не портили вредители, то есть мы с вами, желающие получать пищу из самых различных источников?
Нам, людям, повезло: достаточно нескольким любознательным натурам проделать какие-то опыты, и они могут поделиться полученными знаниями со всем человечеством. Вот, например, Уильям Баклэнд, знаменитый английский геолог и палеонтолог XIX века, но также и теолог, ставший на склоне лет настоятелем Вестминстерского аббатства, один из неподдельных чудаков-оригиналов от науки: он рисковал отчаянно, хотя и шел на этот риск из любопытства, а отнюдь не в силу исключительного желания спасти человечество. Баклэнд славился тем, что употреблял в пищу самые невероятные, экзотические предметы, притом в таких масштабах, что, как он сам похвалялся, ему удалось испробовать на вкус большую часть животного мира. Как сообщал английский писатель Огастэс Хэа (Augustus Hare), с ним случился однажды даже эпизод практически каннибальского свойства:
Разговор о странных, необычайных реликвиях привел к тому, что было упомянуто сердце одного из французских королей, которое хранили в Нунэме в серебряном ларце. Доктор Баклэнд, разглядывая его, воскликнул: «Много престранных вещей довелось мне уже отведать, а вот сердце короля ни разу не ел!» — и прежде, чем хотя бы кто-то успел остановить его, он жадно заглотил эту драгоценную реликвию, так что она оказалась навеки утрачена.
Баклэнд, как и целый ряд исследователей-врачей, которых мы еще встретим по ходу повествования, был готов подвергнуть риску себя самого, однако все же куда больше было на свете тех, кто предпочитал травить других. И с некоторыми из них мы сейчас и познакомимся.
Глава 2
Убийца на убийце сидит…
Но в Средней Англии законы и современные обычаи все же создали некую уверенность в безопасном существовании даже для нелюбимых жен. Здесь не допускается убийств, слуги здесь — не рабы, а в аптеке здесь вам не продадут яда или снотворного зелья так же легко, как порошок ревеня.
Джейн Остин. Нортенгерское аббатство, 1818[9]Если бы в Англии во времена Джейн Остин жили и работали несколько Лукуст, все было бы отнюдь не так патриархально, как она описала, — слишком уж у многих в те годы была потребность в услугах подобного сорта,. Так, в том же номере газеты «Таймс» за 1859 год, где рецензировалась книга Чарлза Дарвина «Происхождение видов», можно было прочесть и рассчитанную на развлечение читателей заметку из зала суда по бракоразводным делам, которая позволяет составить представление о том, на что приходилось пускаться тогда супругам, желавшим развестись. Требовалось приводить целые толпы свидетелей, готовых рассказать судьям, как они якобы своими собственными глазами лицезрели, что именно обе стороны проделывали в парке, да еще и в полуодетом виде… Только тогда судейские умы могли прийти к одному-единственному, непреложному выводу: в кустах восторжествовал порок! Ведь в викторианской Англии требовалось совершить совершенно скандальный адюльтер, продемонстрировав стальное, несгибаемое намерение избавиться от своего супруга или супруги, или же обе стороны, то есть оба супруга, должны были вступить друг с другом в сговор, дабы оказалось возможным привести те самые доказательства, которые требовал закон — а закон между тем был настроен совершенно беспощадно, желая каленым железом выжигать как раз саму возможность какого-либо уговора между сторонами в процессе.
В те дни, когда более гуманных бракоразводных законов еще не существовало в природе, эта непреклонная строгость закона сплошь и рядом приводила лишь к тому, что куда проще было обратиться за помощью к склянке с ядом. Конечно, существовали и отвесные утесы, с которых всегда кто-то мог иной раз упасть, оступившись или споткнувшись; имелись и купальни, где тоже иной раз, бывало, утонет чей-то супруг или супруга, однако яд предоставлял возможность куда спокойнее совершить все втайне, а к тому же если очень повезет, то смерть близкого могла быть интерпретирована как результат любой из доброй дюжины естественных причин.
Это явление встречалось, однако, отнюдь не только в Северном полушарии. Альфред Рассел Уоллес[10], коллега Дарвина, во время своих многочисленных путешествий встречал аналогичное поведение в других культурах. Вот что он писал о том, что сам видел и слышал в Дили (тогда эта территория на одном из островов Индонезии называлась Португальским Тимором);
Когда я был там, все тамошние жители выражали свою уверенность в том, что два офицера отравили мужей тех женщин, с которыми у них была продолжительная любовная интрижка; это мнение еще больше подкреплялось тем обстоятельством, что офицеры стали открыто сожительствовать с ними сразу после смерти своих соперников. И никому не приходило в голову выказать осуждение подобному преступлению или, более того, вообще счесть это преступлением, поскольку мужья этих женщин были из низших каст, а значит, им и полагалось освободить дорогу, чтобы не быть помехой для тех, кто был выше их по своему положению в обществе.
Альфред Рассел Уоллес. Малайский архипелаг, 1869Правда, ни один из этих умертвителей супругов не идет ни в какое сравнение с бакалейщиками, которые тайком фальсифицировали свой товар, или со зловредными пивоварами и промышленниками, с кем мы еще встретимся позже — ведь и они извели немало людей. Однако если хладнокровному убийце недостает шарма, то пожелавшие ради собственной корысти избавиться от ненавистного супруга или от кого-то еще из родственников все же вызывают определенное, пусть жуткое, варварское любопытство, в них своеобразный шарм присутствует. Рассмотрим всего двоих персонажей. Они и документы подделывали, и ядом воспользовались, чтобы устранить своих жертв, но и тот и другой обладали роковой притягательностью для всех, с кем пересеклись их пути. Каждый из них начал с Лондона, а завершил свои дни в Австралии: один из них был изобличен в плетении интриги с большим количеством петель, чем вам когда-либо встретится в книгах Чарлза Диккенса, а второго сам Диккенс повстречал в тюрьме.
Многие австралийцы сегодня испытывают известное удовлетворение, найдя у себя в генеалогическом древе какого-нибудь каторжника, поскольку они уже вконец уверили себя, будто драконовское государство везло за три-девять земель, на каторгу, горемык, укравших кусок хлеба, чтобы накормить своих голодных детей, либо за какие-то политические преступления. Да, попадались и такие «благопристойные» каторжники, это правда, однако их было ничтожно мало. Уголовники, попадавшие в Австралию, — это преступники до мозга костей, отчаянные, кровожадные злодеи, которым удалось уйти от виселицы, лишь признав вину за меньшее по значению преступление и согласившись на переезд за казенный счет далеко, за два океана, дабы попытаться исправиться. Причем исправляться предстояло на каторге на краю света (правда, с целой шеей). Это была хорошо продуманная система, она уже снабдила работниками сахарные плантации в Вест-Индии и в Америке, а теперь настал черед Австралии. Но хотя среди привезенных с Альбиона людей попадались порой вполне невинные личности, вроде первых организаторов профсоюзного движения или тех, кто желал накормить голодных в Англии, однако большая часть преступников, происходивших из «приличного общества», были такими же чудовищами, как Тоэл или Уэйнрайт.