Дом Кошкина. Маша Бланк - Сергей Курфюрстов

– Знаешь, Коля. Давай я проведу тебя домой. А то мне кажется, что мы с тобой сегодня можем так накуролесить, что мало никому не покажется. И нам тоже, – как всегда разумный, Генка, казалось, читал мои мысли.

Был понедельник, и на улицах почти не было людей. Кому удалось устроиться на работу, те работали, а кто нет, тот сидел дома и старался не попадаться на глаза полицейским патрулям, не спеша патрулировавшим центральные улицы. Чтоб не мозолить им глаза, с Ровенской улицы мы свернули на Руднянскую, в конце которой находилось старинное польское кладбище. Через него можно было выйти на хмельные поля, у края которых заканчивалась моя Новосеверная улица, тянувшаяся оттуда своими старыми маленькими хатками к своему началу от кладбища Русского.

Польское кладбище встретило нас трехвековой зеленью старых вязов, помнящих не одно поколение погребенных на нем людей. Деревья и кусты росли настолько близко друг от друга, что можно было спрятаться между ними просто присев на корточки. Или встать неподвижно рядом с надгробной скульптурой белого ангела, притвориться статуей и, стараясь не двигать глазами, наблюдать, как мимо проходят люди абсолютно не подозревающие, что они здесь не одни. Легкий поворот головы. Движение глаз. Улыбка шутника, – и вот человек, испуганный внезапно ожившей статуей, сначала непроизвольно кричит, затем иногда улыбается, иногда матерится, а иногда просто валится на землю на подкошенные внезапностью «явления ангела» ноги. Самое главное вовремя дать деру.

По обоим краям дорожки, ведущей вверх к запущенной за последние двадцать лет униатской часовне, хранят грустное молчание богатые склепы из красного или черного гранита с высеченными на их крестах и обелисках именами давно ушедших людей. Массивные плиты прочно охраняют их покой, который, кажется, уже никогда и никем не будет потревожен. За холмом костела склепы проще и древнее. Некоторые, из простого красного кирпича, уже давно обронили свои кресты с размазанными временем и не поддающимися прочтению именами.

– Колька, слышишь? Стучит кто-то, – схватив за плечо, остановил меня Генка.

Со стороны Волчьей горы, в нижней части кладбища, были слышны равномерные глухие удары. Пригибаясь, мы осторожно продрались сквозь кусты и увидели двух полицаев, один из которых, широко размахивая ломом, разбивал кирпичи старого, почти ушедшего в землю склепа, а другой отбрасывал в сторону уже вывороченные кирпичи.

Первый совсем молодой. С неумело и небрежно забинтованной головой. Второму лет сорок. Маленький, худой, с непримечательным лицом, усеянным морщинами спивающегося человека и если бы не тоненькие ухоженные черные усики при повторной встрече его можно было и не узнать. Но я опознал. Полицаи с площади. Я взглянул на Генку. Он кивнул. Да. Он тоже их узнал.

– Осторожно! Смотри, куда бьешь! – испуганно вскрикнул молодой, увернувшись и прикрыв рукой заткнутую за пояс гранату, – ты задним концом лома чуть по гранате не ударил! Сейчас взорвались бы оба!

– Так положи ее там, под дерево. И мою положи тоже, а то точно взорвемся, – ответил другой.

Мародер вытащил из-за пояса гранату, вторую взял у напарника и осторожно положил их возле дерева, к которому были прислонены две винтовки и вещмешок.

– Что они делают? – прошептал Генка.

– Склепы грабят.

– Что можно украсть у покойников? – удивился он.

– Э-э, Генка, не скажи. Наверное, у вас в Смоленске польского кладбища не было. Поляки хоронят со всеми украшениями. Кольца, серьги, цепочки, зубы золотые. Вот мародеры и ищут чем поживиться. Кто их теперь за это накажет? Советской власти-то нет. Да и родственники шум не поднимут. Они уже лет двести на том свете. Ты мне лучше скажи, что это за гранаты у них такие?

– Колотушки. Батя мне про них рассказывал. У нас в гарнизоне перед финляндской войной инструктаж по вражескому вооружению проводили. У финнов такие же гранаты были.

– А где у нее кольцо?

– Нет кольца. Внизу на рукоятке колпачок. Откручиваешь, там запальный шнур. Дергаешь. Только резко. Как спичку зажигаешь. Медленно потянешь – не сработает. И кидай. Только сразу кидай. Куркового механизма тоже нет. Взрыв не задержишь.

Полицай отбросил в сторону лом, отряхнул руки, провел двумя пальцами по своим усам и воровато осмотрелся.

– Вроде готово. Ты поглядывай тут, а я полез, – полицай снял черный форменный пиджак, поднял с земли молоток, ножницы и долото и протиснулся ногами вперед в выбитый им проем склепа. Из-под земли раздался звук вскрываемого металла.

– Цинковый гроб ломает, – шепнул я Генке.

Звуки прекратились, молодой полицай склонился над склепом и к его ногам выкатился человеческий череп. Он взял его в руки, осмотрел и радостно крикнул:

– Есть! Две золотые коронки!

Мародер поднял с земли камень, встал на колени и, уперев череп в землю, несколькими ударами выбил золотые зубы из челюсти некогда жившего человека. Затем, рассмотрев со всех сторон, обтер их об рукав и засунул в карман.

– Ну что там? Есть еще? – подползши на коленях к пролому в склеп, крикнул он. – Что? Помочь подвинуть второй гроб? Сейчас, сейчас. Спускаюсь.

Ошалевший от легкой добычи и толкаемый жадностью, молодой мародер уже ничего не видел и не замечал вокруг себя. Несколько секунд и он исчез в могильном подземелье.

Эти двое сейчас там, внизу, на дне могильной ямы. Безоружные и беззащитные. Такие же безоружные и беззащитные, какими были вчера все те люди, которых сегодня уже нет. Такие же, каким вчера был я сам. Виновны ли именно они в их смерти? Я не знаю. Причастны ли? Наверняка. И сейчас, именно сейчас, их жизнь и смерть в моих руках. Приговорить и отомстить? Единолично принять решение и тут же привести его в исполнение? Стать судьей и… палачом? Но имею ли я на это право? Не сделает ли это меня, таким же, как они? Так что же? Оставить все как есть? Но тогда, завершив свое кощунственное дело, они вылезут из склепа, наденут свои полицейские пиджаки, возьмут в руки оружие и оно снова начнет стрелять. В кого? Я точно знаю в кого! Вчера я это видел! Еще десятки, сотни и тысячи невинных людей будут истреблены. В чем они виноваты? В том, что один безумный человек за тысячи километров отсюда объявил коллективные и национальные наказания законом и приказал набрать тысячи палачей для их исполнения? Двое из них сейчас здесь. Прямо подо мной. И их жизнь дрожит в моих руках…

Беременная девушка в Богунском лесу… Я болью чувствую в себе ее впитавшуюся кровь.… Униженная, избитая в очереди за молоком… Она была ведь мне совсем чужой, и я бессовестно молчал.… Но потом унизили и избили меня! Просто так. За кисло пахнущую жижу. И ведь я снова промолчал! Потому что струсил. А потом меня захотели убить.… И я не сделал ничего! Я был беспомощен. Так как же мне поступить? Я должен решить это прямо сейчас! Прямо в эту минуту и в это мгновение! Другого такого может не быть. Значит, отомстить и убить? Нет, это не убийство. Это даже не месть. Это САМОЗАЩИТА! Самозащита от бывших, настоящих и будущих унижений. Я смогу себя защитить! Я больше не позволю себя унижать!

Конец ознакомительного фрагмента.