На Муромской дороге - Сергей Шведов

– А говоришь, не Коломбо, – обидёлся старик. – Сразу, ядрёна вошь, всё просёк. Я предупреждал Алика, что Гонолупенко, это не наш Хуанито, а он, вишь, упёрся и ни в какую. Аналитик хренов. Расстроил женщину. А других негров у вас нет? – Нет, – твёрдо сказал Балабанов, решивший, что с психами надо разговаривать на их языке. – Виденный вами негр вовсе не сержант и не Гонолупенко. Он Стингер, известный всему миру певец. А к нам он прибыл, чтобы с нравами аборигенов познакомиться. Хотел инкогнито побыть, да где там, у нас Стингера каждая собака знает. Разоблачили его и позвали на телевидение. Завтра па ящику смотрите.

– Я же говорил, – завопил в восторге Хулио-Альберто. – Я же сразу просёк, что здесь не всё чисто.

– Может тебе, Марианночка, его усыновить? – предложил Хулио-Игнасио. – Это хоть и не наш Хуанито, но и не Киркоров какой-нибудь, а Стингер. А то, что он годами староват, так может ты себе чуток прибавить. Тебе уж который год всё, тридцать и тридцать.

– Городишь, сам не знаешь что, старый, – обиделась Марианна. – Двадцать девять мне. – А как же сынку-то двадцать? – удивился Балабанов.

– Действительно, ядрёна вошь, – почесал затылок Хулио-Игнасио. – Не совпадаем в цифрах.

– Что вы мне голову морочите, – махнула рукой Марианна. – Десять лет назад украли его у меня на Киевском вокзале.

Марианна до того расстроилась от нечуткости Хулио-Игнасио, что ушла в соседнюю комнату, искать фотографию пропавшего Хуанито.

– Тут такое дело, – доверительно наклонился к Балабанову Хулио-Игнасио. – Этого ребёнка, этого нашего Хуанито, Марианночка то ли на вокзале забыла, то ли вообще забыла родить. Память-то у неё девичья. И, вишь, никак вспомнить не может. То она от негра Хуанито родила, то от испанца, а то и вовсе от какого-то португальца. А мы с Аликом анализировали, анализировали, а всё по срокам не сходится. Ты не смотри, что Альберт у нас молчаливый. В анализах он дока. Похуже, конечно, чем Фидоренко, но много лучше Киселидзе. Да и какой из Киселидзе аналитик. Сплошное недоразумение. А Фидоренко, тот орёл! Как выдаст анализ, так ни сахара в моче, ни в крови гемоглобина.

Очумевший от разговора с явными психами Балабанов уже начал косить глазами на двери, дабы смыться по-английски, не прощаясь с хозяйкой. Однако в этот момент Марианна как раз и вернулась, без фотографии младенца правда, но с просветлённым лицом.

– Чуть не забыла, – сказала она гостям. – Через минуту начинается сериал «Дикая раза тропических джунглей». Вы, мистер Коломбо, смотрите сериалы?

– А как же, – не стал спорить с психопаткой Балабанов. – И не только смотрю, но и сам участвую.

Вообще-то Балабанов соврал, телевидение у них в таёжном районе отменили по причине идущих в стране реформ ещё лет десять назад, да так и не успели восстановить. Поэтому на экран сибиряк смотрел с большим интересом. Диких роз было целых две, хотя, не исключено, что роза была одна, но страдающая шизофренией. Во всяком случае, Балабанов к однозначному выводу на её счёт так и не пришёл, видимо не хватило аналитического дара. Дикая роза не только искала своих пропавших близнецов, но и без конца отвлекалась на торговлю прокладками с крылышками и без, да ещё и жевала какой-то «Дирол» с ксилитом. А потом на экран вылез неопознанный Балабановым Хулио с наглым заявлением, что надо-де чаще встречаться. С кем собирался встречаться этот до сих пор не появлявшийся на экране субъект, Балабанов так и не понял. Но новый Хулио ему почему-то не понравился. И хотя пил он всего лить пиво в компании двух бомжей, капитан по опыту знал, что пивом дело не ограничится, и упьются часто встречающиеся водкой до посинения. А дикой розе Балабанов настоятельно рекомендовал бы держаться подальше от этого Хулио и жевать «Дирол» во избежание кариозных монстров.

Кино закончилось на самом интересном месте, в джунгли приехала Ася с белоснежным постельным бельём и загадочным порошком от москитов. Балабанов гнуса не любил и сейчас сожалел о том, что не запомнил названия чудодейственного средства.

– А чем дело закончилось? – спросил капитан у Хулио-Альберто. – Нашла она своих детей или не нашла?

– Ребёнок был один, – поправил его Хулио-Игнасио. – Хуанито. – Да где же один, – возмутился Балабанов. – Целая банда. Я же помню, как они пили «Несквик». А один вполне подросший охламон всё повторял «мы любим бывать у Нади». – У какой Нади? – удивился Хулио-Игнасио. – Не было там Нади!

Спорить со старым свихнувшимся Хулио Балабанов не стал. Хотя будь на месте психованного деда нормальный мужик, капитан в два счёта бы ему доказал, что Надя то ли племянница дикой розы, то ли двоюродная сестра. А пропавший Хуанито, это, скорее всего, её ребёнок от мужика с пивом, который пить пьёт, а алименты не платит. Это их там, в джунглях, счастье, что не Балабанов у них участковый. Уж он бы навёл порядок. Все эти нечесаные Хулио ходили бы у него под ноль стриженными, и дети бы не терялись, а пили «Несквик» с молоком, зажёвывая его ксилитом.

Балабанов лежал на застеленной белой, совсем как у Аси, простынею постели и сокрушался неустроенности жизни в диких джунглях, где дикие розы, весьма симпатичные на мордашку, мечутся неприкаянные и всё время теряют то очередного Хулио, то непонятно откуда берущихся Хуанито. Другое дело у нас…

Притормозив на этой мысли, Балабанов вдруг пришёл к выводу, что и у нас далеко не всё в порядке. Взять хотя бы Марианну, не ту, что в джунглях, а ту, что за стеной. Как же это она при таком обилии Хулио в столице, так и не обзавелась Хуанито? Правда, народишко эти Хулио, надо честно признать, ненадежный. Иное дело сам Балабанов…

Последняя мысль была особенно интересной, но зацикливаться на ней капитан не стал, памятуя о том, что пришёл в эту квартиру не на свиданку, а исключительно по служебной надобности. И вообще: если каждой столичной Марианне дарить по Хуанито, то ни сил не хватит, ни денег на алименты.

Подхватился Балабанов с первыми лучами солнца и, не тревожа спящей сладким сном Марианны, рванул к «Интернационалю», где его уже поджидал расстроенный Гонолупенко, нервно прохаживающийся перед главным входом. Балабанов окинул взглядом гигантское здание из стекла и бетона, мимоходом прикинув, что под крышей наверняка поместилось бы всё население его участка, да ещё и место бы осталось для скота. Балабанов городов не любил в принципе, а уж о таких мегаполисах, как Москва, и говорить нечего. Всю свою сознательную жизнь он провёл в местах отдалённых от шума, гама и городской суеты. Даже армию отбарабанил на задворках цивилизации. Ну разве что считанные годы, проведённые в училище, можно было зачесть в городской стаж. Но областной центр, это всё-таки не столица, не тот, прямо скажем, масштаб.

– Кинолог, собака, такой лай поднял по поводу пропавшей цепи, словно она его собственная, – пожаловался капитану сержант – Ну попадутся мне эти журналюги, я им пока у, как милиционера грабить.

– Золотая цепь, что ли? – посочувствовал Балабанов. – Да кабы золотая, а то Джульбарсова, – махнул рукой Гонолупенко, – Этот сукин сын никому проходу не даёт, рычит, верните цепь и точка.

– Кто рычит? – не понял Балабанов. – Кинолог? – Джульбарс! – рассердился Гонолупенко. – Ты что сегодня, капитан, как пришибленный?

– Тебя бы на моё место, – вздохнул Балабанов. – Небось, про Джульбарса и не вспомнил бы.

– Я же говорил – ведьма, – просиял лицом Гонолупенко. – Да какая там ведьма, – огорченно сплюнул Балабанов. – А эти два её Хулио, что Игнасио, что Альберто, полные психи. Я им говорю, Надя двоюродная сестра дикой розы, а они мне – какая Надя?

– Какая Надя? – растерянно повторил Гонолупенко.

Ответить Балабанов не успел, поскольку к дверям «'Интернационаля» подкатил белым лебедем «Мерседес», и из него выпорхнули два сизых голубя – Портсигаров и Коля.

– Ну, что же вы, – накинулся на них Балабанов. – Стингер места себе не находит с похмелья, всю посуду в отеле перебил. А вас всё нет и нет. – Фаринелли, кастрат чёртов, зажал лимузин, еле-еле отбились, – отозвался Портсигаров. – Как Стингер, значит, и говорил – «Мерседес» белый.

– Да, – почесал затылок Балабанов. – Но это не Стингерова машина. – Иди ты! – удивился Коля. – То-то кастрат так визжал, словно мы у него любимую собственность отнимали.

– Водка иес? – спросил внезапно Гонолупенко. – Водка есть, – подтвердил Портсигаров. – На опохмел хватит. – Тогда чего мы ждём? – удивился Коля. – Садитесь в машину и поехали. – А Фаринелли? – вспомнил сердобольный Балабанов. – Это же его «Мерседес». – Перетопчется, – махнул руной Портсигаров. – Не велика птица.

Белый лебедь стремительно рванул от дверей отеля «Интернациональ». Балабанов, привыкший к жёсткому седлу мотоцикла, чувствовал себя в чужой машине неуютно. К тому же его мучила жажда, а к водке душа не лежала.

– Пей пиво, – протянул ему банку Портсигаров. – При похмельном синдроме первое средство.