Продолжая путь - Дмитрий Стахов

— В сичку по гривенничку без потолочка? — предложил он.

— Лучше в «Ленинград», — сказал командированный, наливая себе и выпивая.

— Чевой-то? — не понял Толик.

— Я говорю — в преферанс…

— Ну, это долго и думать надо! А тут — есть карта — хорошо, прошелся, нету — зарыл, и выигрыш сразу… Я сдаю, — Толик не давал нам опомниться, — шохи — черные шестерки, шоха к рамкам идет… Сними, — и он протянул мне колоду.

— Позво-ольте! — возвысил командированный голос и снял сам.

Тут дверь купе отъехала, и появилась рука проводницы с подносом, уставленным стаканами с чаем.

— В купе не курить! — бросила она, сверкая фиксами.

Через каких-либо полчаса командированный и я выиграли рублей по двадцать каждый.

— Ну, Люсек! — приговаривал Толик. — Ну, и верная же ты, прямо не верится…

Еще через полчаса Толиков «Люсек» по-прежнему хранил верность: я выиграл около пятидесяти, командированный — около тридцати, но неожиданно «Люсек» передумал: с тузом, королем.

— Да-да, четыре девяносто, — согласился Толик, — а с тебя, с тебя…

Я достал свои деньги и отдал их Толику.

— Остальное за мной, — сказал я.

— Надо бы дать отыграться, — нахмурился командированный, — молодому человеку — в особенности…

— О чем речь! Прошу…

— Я, пожалуй, посплю, — сказал я.

— Спи, спи, — закивал Толик, — мы еще завтра сыграем… А вы как?

— А я буду отыгрываться, — и командированный начал раздавать.

— Эх, Люсек, — сказал Толик, — только я за порог, как ты все-таки загуляла! Нехорошо…

Покурив в тамбуре, я вернулся в купе, выпил давно остывший переслащенный чай, разделся, залез на верхнюю полку.

Меня знобило, я никак не мог согреться, даже вновь надетый свитер не помогал. Поезд шел рывками, а когда останавливался, то напротив окна оказывался или гудящий тепловоз или исступленный человек с кувалдой, ночной забиватель пропущенных путеукладчиками костылей, после каждого удара матерно с кем-то перекликающийся. Наконец, мне удалось погрузиться в какой-то странный, слишком реальный сон: в этом сне мне приснилась больница.

Мама лежала на своей койке, я сидел рядом на стуле, а на соседней койке маленькая женщина с тяжелыми руками, со съехавшими чуть набок пучком перекрашенных хной тонких волос и внимательно разглядывала меня.

— Твой сын? — спрашивала она у мамы.

— Мой, — отвечала мама, и я чувствовал, как мамины пальцы находят мою руку. Мама улыбнулась. Я собрался с духом и сказал:

— Я тебя обманывал, мама. И обманываю…

— Я знаю, — просто ответила она. — Ничего! Be будет хорошо, после Нового года мы будем вместе, будет приходить сестра, будет колоть…

Я хотел было наклониться к ней, поцеловать, но она оттолкнула меня: давай-давай, иди! Я повернулся к соседке, как бы ища у нее поддержки, но та разворачивала сверток, вынимала из него яркую куртку и говорила, глядя в пол:

— Я без очереди взяла. Просто подошла к секции, мимо очереди, и вошла… Мне вслед кричат, а я иду… Примерь-ка, примерь…

Я пытался отказаться, отпихнуть от себя куртку, но мне никак не удавалось, куртка упала мне на лицо, я начал куда-то проваливаться, задыхаться.

XIII

— Давай вставай, — Толик тряс меня за плечо. — Через десять минут наша станция…

Мы высадились на скользкую платформу, прошли насквозь здание вокзала, где уже просыпались спящие на чемоданах, сели в такси и доехали до гостиницы.

— Что это за город? — спросил я.

Толик ответил.

— Ага… — сказал я.

Нам был, оказывается, забронирован номер. В номере был оставлен я — Толик с квелым Джоном сразу куда-то ушли. Мне очень хотелось спать: и день был из разряда тех, в которые даже если накануне не было особенной гульбы, я обычно вызывал соседа-врача, и ночь в купе, и карты. Я сбросил снегоходы, повалился на застеленную жестким покрывалом гостиничную койку, но вот заснуть у меня никак не получалось. Более того — лишь только я закрывал глаза, как всего меня начинало крутить-вертеть, под веками словно вспыхивали одна за другой яркие звездочки, и все хотелось сжаться в комок, подтянуть колени к подбородку, сжать пятки руками.

Я открыл глаза и увидел перед собой стену: ее недавно красили масляной краской, красили наспех, халтурно, на стене из бугорков-неровностей торчали потерянные кистью волоски. Совершенно бездумно я начал выдергивать волоски один за одним и так увлекся, что Джона, тихонько вернувшегося в номер с бутылкой портвейна, услышал, когда он начал разливать портвейн по стаканам: один глаз у Джона был заплывший — этот-то глаз я сразу и увидел, как только обернулся на звук.

— Где это тебя? — спросил я.

— Дверью, дверью-вертушкой, здесь, внизу. — Джон протянул мне стакан. — Пей!

— Нет, я не буду. Ты сам пей…

Я лег на спину, заложил руки за голову и стал наблюдать как Джон поглощает портвейн. Первый стакан, особенно первые глотки, шел как лекарство: Джон примеривался, морщился, потом, скривившись, начал пить, а потом лицо его разгладилось, он поставил стакан, выдохнул, взялся за второй, одновременно запихивая в рот папироску.

— Ты часто сюда ездишь? — спросил я.

Добреющий Джон кивнул.

— Часто, — ответил он, — особенно — к праздникам, — он отпустил стакан, чиркнул спичкой, сделал три быстрых, с присвистом затяжки, послюнив палец, потушил папиросу. — А что?

— Просто…

Тут в номер влетел Толик, сел к столу, схватил телефонную трубку, начал вертеть диск. Уже через пару мгновений Толик с кем-то ругался, плотно прижимая телефонной трубкой свое то одно, то другое пельменеобразное ухо.

— Милочка, — сказал он в трубку, — я ведь приехал, как договаривались. Мы договаривались? Ну вот — договаривались… Я потратился? Потратился… А у тебя ничего не готово… Так, милочка, не ходят, так нельзя, совсем так нельзя…

Я встал и вышел в ванную. Когда я вернулся, то Толик с Джоном сидели друг напротив друга и оба неотрывно смотрели на телефон.

— Ну, что? — спросил я, растираясь гостиничным полотенцем. — Где цветочки, что грузить?

— Не квакай! — Толик наклонился и застегнул молнии на сапогах. — Будет тебе что грузить. Нагрузишься еще. Давай одевайся, съездим…

Пока мы с Джоном сидели в буфете на этаже, Толик еще куда-то бегал.

— Джон, — сказал я, — мне все это не нравится. Чего он так выпендривается?

— Чего-чего?

— А! — я ткнул сосиской в горчицу. — Чего ты перед ним на пузе ползаешь? За что он тебе звезданул?

— Я тебе сказал: дверь! Дверь это была…

— Ну, дверь, дверь, ладно… Только…

— Ты сколько ему проиграл?

— Много…

— А не больше?

— Ну, немного больше. Чепуха!

— Отыграться небось хочешь? — Джон впервые за долгое время улыбнулся.

— Посмотрим, не знаю еще… Я ведь не игрок…

— Ладно, рассказывай, — Джон отодвинул от себя нетронутую сосиску и, морщась, начал растирать колени.

— Слушай, — я наклонился над столом, — мне все равно, но за ваши цветочки надо бы платить не двести процентов, а побольше…

— А откуда ты знаешь, какие они?

— По тебе вижу…

— Ты лучше-то глазки зажмурь, — Джон наклонился мне навстречу, — и язычок придержи…

— У-тю-тю, — покачал я головой, но тут появился Толик, мы спустились вниз, сели в ждавшее нас такси и поехали.

Мне теперь действительно здорово не нравилась эта история, в которую я сам с такой готовностью влез. Меня куда-то везли по улицам незнакомого города, а я сидел и думал, что неужели эти две тысячи, эти две, не более, чем материализовавшийся хруст, подлые тысячи так уж нужны мне, когда я, как себя ни уговаривал, не смог потратить ни на что, кроме гудежей и сопутствующего, свои прежние навары и даже фрукты с рынка для мамы покупал на деньги, полученные только через кассу. Потом я подумал, что был идиотом, раз так поступал, и если бы я с умом относился к деньгам, то наверняка мне не пришлось бы связываться с этой компанией. Толик словно прочитал мои мысли:

— Что голову повесил? — обернулся он с переднего сиденья. — Разонравилось быть… наладчиком? Захотел небось без мук? Без мук только кошки…

— А он все думает — откуда что, — тоном ябеды заговорил Джон, — проценты считает…

— Да? — Толик явно заинтересовался. — Что мыслями не поделишься?

Я почувствовал на себе взгляд таксиста. Взгляд был нехороший.

— Утютюкает, — продолжал Джон, — вопросы задает…

— Да, ладно, хватит понтяру гнать! — повернулся я к Джону. Тот захихикал, а Толик, отворачиваясь, буркнул:

— Тихо-тихо, орлы!

Машина свернула с как будто нескончаемого широченного проспекта и оказалась на улице, петлявшей среди глухих заборов.

— Здесь где-то, — сказал Толик. — Да, здесь, здесь, тормози, командир! — И, не подумав расплатиться, Толик открыл свою дверцу. — Через час, — сказал он таксисту.