Продолжая путь - Дмитрий Стахов

— Домой, небось, хочешь?

— Хочу…

— Ну-ну! — старший лейтенант склонился над столом, что-то вписал в пустые графы небольшого с лиловатым штампом листка.

— Скворцов! — крикнул он и сказал мне:

— Надо бы тебе здесь, не отходя от кассы, но ничего, по месту жительства получишь! Иди одевайся, вонючка московская.

Я прошел в левую дверь, где мне выдали, в обмен на бирку с ноги, мешок с моими манатками. Кроме сумки и шапки, еще не было шарфа и часов: и то, и другое было мамиными подарками. Я оделся, посмотрел на себя в мутное, тронутое плесенью зеркало.

Сержанта-горы у выхода уже не было. Я вышел на улицу. Скворцов, в потертом бушлате, в шапке набекрень, стоял возле фургона «спецмедслужба».

— Полезай, — сказал он и распахнул обе дверцы.

Сесть там было некуда, но, слава богу, ехали мы недолго. Дверцы открылись, я выбрался из угла, с трудом спрыгнул на землю.

— Стой здесь пока, — велел Скворцов и исчез с водителем. Я огляделся: фургон стоял у самого здания вокзала. День был пасмурный, шел снег с дождем. Я сунул руки в карман куртки, нащупал сигареты и спички. Когда я почти что докурил сигарету до конца, появился Скворцов, ведя за шиворот маленького кривоногого мужика с авоськой, вернее — неся его, подхватив для надежности за хлястик кургузого пальтеца. Мужик машинально перебирал ногами, но глаза его были закрыты. Вдвоем с водителем они забросили тело в фургон, после чего Скворцов кивнул мне, и мы вошли в здание вокзала.

— Слушай, — спросил я Скворцова, — где меня нашли?

Он покачал головой:

— На рельсах… Обходчик нашел… Поезд уже подходил…

— А как же… А почему же… — я поперхнулся. Мне вдруг показалось, что я иду по вокзалу голышом.

— Что же вы меня отпустили? — спросил я.

— Показатели, — с чувством глубокого понимания сказал Скворцов, — показатели! Мы сегодня вообще всех отпускаем, — он замолчал и посмотрел на меня:

— А ты что? Недоволен, а?

XVI

Скворцов впихнул меня в проходящий пассажирский, в общий вагон. Проводница, беря билет, оглядела меня с пониманием.

— Стоять будешь, красавчик, — сказала она, — стоять на одной ножке…

В вагоне была тьма народу. Я прошел его до конца. В последнем закутке сидела большая компания восточных ребят, и одна третья полка была свободна.

— Там занято? — спросил я у одного из ребят.

— А полежи пока! — сказал тот.

Я забрался наверх, снял куртку, скатал и положил под голову. Неожиданно быстро стемнело, наступила ночь. Я лежал без сна, прислушиваясь к говору внизу. Разговаривали там, наверное, громко, но голоса казались мне приглушенными. Быть может, они везли цветочки, настоящие, которые потом, согреваемые таинственно мерцающими свечками, будут дожидаться покупателей в прозрачных коробах, а быть может, не доверяя оптовикам вроде пегого, сами везли те цветочки, из-за которых меня чуть было не переехал поезд.

О Толике, пегом, Джоне я думать боялся: так запросто положить на рельсы — такое внушало не только страх, а и настраивало на серьезный лад, словно я побывал где-то далеко-далеко, послушал краем уха музыку сфер, да вернулся назад. Я думал только об одном: как я, до выхода мамы из больницы, обменяю нашу квартиру на, пусть даже с потерей метража, квартиру в другом районе и как буду жить тихо, от остановки до дома, от дома до остановки.

Потом я заснул, а потом вдруг оказался внизу, сидящим на краешке скамьи, уронившим голову на руки. Спустился я, видимо, в полусне и долго не мог понять, где я нахожусь, а открывать глаза, поднимать голову очень не хотелось. Куртка лежала у меня на коленях. Она была новомодная, со множеством кармашков, молний. Окончательно проснувшись, я почувствовал легкий озноб и жажду. Я взял одну из позвякивающих на столике бутылок, сковырнул крышечку, вылил в рот остатки подванивающей приторной воды.

XVII

Поезд пришел в темноте, но было уже утро: я курил в тамбуре, и мимо проплывали пригородные платформы, полные спешащих на работу людей.

Мой вагон был в самом хвосте поезда и добраться до здания вокзала мне стоило немалых трудов. Я пришаркал в вокзальный буфет и купил на ниспосланную, не иначе как свыше десятку осклизлый кусок курицы, вареное яйцо, плавленый сырок, сочник. Наверное, вид мой сразу вызывал подозрение: только лишь заглянув в буфет, милиционер, весь в ремнях и погонах, свежий, поскрипывающий, в начищенных до блеска сапогах, направился ко мне, попросил, внимательно глядя, как я обглядываю куриную ножку, документы. Не сразу вспомнив про имеющуюся справку, я, чтобы потянуть время, хлебнул «фанты»: и милиционер, и все вокруг меня заискрилось, одновременно приобретая легкий металлический привкус.

— Ну и? — спросил милиционер.

Я подал ему справку, и он, приподняв тонкие, будто выщипанные брови, углубился в ее изучение. Соседи по столику начали на нас коситься. Наконец он сложил мою справочку, сунул ее за ремень портупеи.

— Ну и? — повторил он.

Я пожал плечами, показал ему полуобглоданную куриную ногу: ем, мол.

— Ага… — он пару раз кивнул. — Постой-ка здесь! — повернулся и пошел к выходу из буфета.

Очутившись без справки, я засомневался, что в самом деле существую. Я огляделся, совершенно не понимая, что мне дальше делать, и вдруг встретился взглядом с буфетчицей. Она держала у рта стакан с кофе и не мигая смотрела на меня. Потом она поставила стакан, подняла крышку буфетной стойки и поманила меня рукой. Я оглянулся: милиционер стоял у выхода из зала, спиной ко мне. Тогда я быстро прошел за прилавок, последовал за буфетчицей и оказался в заставленном ящиками коридоре.

— Все время прямо, — сказала буфетчица, не оборачиваясь, посторонилась, давая мне пройти.

Я прошел прямо, толкнул тяжелую, обитую железом дверь и оказался на улице. Еле-еле светало. Я подошел к дожидавшимся своей очереди такси и сел в самую последнюю машину, на заднее сиденье. Таксист некоторое время разглядывал меня в зеркальце, потом спросил:

— Платить-то есть чем?

— Обижаешь, командир… — я протянул из кармана пятерку. Вместе с ней вытащились девушкины ключи.

— Пригнись, — сказал таксист, не включая счетчика выехал из очереди, провез меня мимо будки диспетчера.

— Куда? — спросил он, когда мы отъехали, включая счетчик. Я посмотрел на девушкины ключи, подбросил их на ладони.

— Прямо…

Таксист плавно набрал скорость, после чего словно пригорюнился: подпер щеку левой рукой, привалился к дверце и поехал так, как по заказу, попадая на зеленый свет, не сбавляя и не прибавляя газ.

— Ты на станции работаешь? — спросил таксист.

— На какой станции?

— Да ладно тебе! Будто я ваших всех не знаю…

Я пожал плечами.

— В институте учусь, техническом…

— Ага! — таксист обиделся. — Рассказывай…

— Я студент! Серьезно! Не веришь?

Он повернул ко мне бледное, с запавшими глазами, лицо, и довольно долго смотрел на меня, словно ехали мы не в оживленном потоке машин, а по рельсам или по глубокой колее.

— Верю, — он отвернулся, — как не верить! Инженером будешь, инженером!.. — он и вовсе отпустил руль, поднял кверху желтый палец:

— По тебе сразу видно — инженер…

XVIII

Такси подъехало с шиком, не к самому дому: я попросил остановиться на улице, не заезжать в глубь квартала. Трудности начались сразу, как только я хлопнул дверцей, и такси укатило: я потерялся, упустил состояние легкости, появившееся было в такси, и не вошел в подъезд тут же, а прошел мимо него, свернул за дом, по скользкой тропинке, мимо занесенной свежевыпавшим снегом детской площадки, двинулся к видневшемуся вдали магазину, уверяя себя, что, если я хоть немного выпью, то уймется предательская дрожь, уверенность и легкость вернутся, что я перестану облизывать губы и отколупывать корочку на нижней губе. В такси я был уверен, что идея проникнуть в девушкину квартиру, посмотреть, чем и как живет мой бывший директор, вполне нормальная идея. Я не считал себя преступником, не собирался красть: если бы я что-нибудь взял, то кражей это бы ни в коем случае не стало — тогда это была бы робкая попытка дележа, дележа, в общем-то, на мой взгляд, справедливого, и мой бывший директор наверняка бы понял меня, понял бы, что это дележ, внешне, быть может, не согласился, но понял бы — ведь мы, связанные одной гнилой веревочкой, он и я, как ни крути, оба были пайщиками, и хруст витал и надо мной и над ним. А кроме дележа тут было еще одно: возможность, учитывая, что деться мне некуда, хоть еще побыть хотя бы с директором и его делами, а через них — с Джоном и компанией, несмотря на все их жестокие прихваты. Правда, была она, девушка. Она никуда не вписывалась, непонятно было — что с ней делать, и я прогнал мысли о ней старым, надежным способом: грязно, длинно выругался, густо сплюнул в свежий сугроб.