Теплые рукавицы - Юрий Мартынов

Огни в доме один за другим гаснут, а из подъезда выходят школьники — кто с ранцем за плечами, кто с портфелем в руках.

— Вот тебе и ученые кандидаты, — всплескивает руками лифтерша, — это же наши ребята по субботам учиться идут!

— Смотри ты! Значит, у них рабочая неделя больше, чем у этих самых ученых кандидатов. — Дворник в недоумении покачивает головой.

— Я лично интересуюсь, когда всем школьникам облегчение выйдет, — не успокаивается лифтерша. — Жалко их, перегружены больно. Слышала, опыты по введению пятидневки в разных школах проводятся, да дело что-то медленно подвигается. А тут еще родители заставляют ребят то на пианино учиться, то плаванием заниматься, то теннисом, то хоккеем... — продолжает она. — Поутру в школу спешат, а их, как тростиночки на ветру, качает.

— Потерпи маленько, — говорит дворник, — для ребятишек перемены к лучшему уже наметились.

— Знаю, педагогические академики ломают голову над учебной пятидневкой для шестилетних малышей. Не затянули бы только...

— Ничего, — успокаивает дворник, — работа сложная, и заботы академиков понять надо. Зато сделают всерьез и надолго. А малыши подождут. У них вся жизнь впереди! А я так располагаю, моя трехлетняя внучка подрастет вовремя: два выходных у нее будет.

Поучительный монолог

— Говорят, жизнь быстро проходит. Быстро-то оно быстро, да не в том беда. Знать бы, как прожить. Я вот, Клавдия Михайловна Крапивницкая, дожила до пятидесяти восьми лет и осталась одна...

Родилась я и выросла в Можайске. Может быть, знаете, есть такой городок под Москвой, там у нас неподалеку Бородино. Знаменитое место.

Отец мой работал на железной дороге и дружил с одним обходчиком, у которого был сын Костя. Отцы про нас, маленьких, говорили в шутку: жених и невеста. А мы подросли и вправду влюбились друг в друга. Чуть смеркается, Костя бежит. Летом каждую зарю встречали. Потом Костя ушел в армию, на флот. Меня такая тоска разобрала, что я решила бросить учение, уехать в Ленинград и там работать. Думала, Костя рядом будет, поженимся. Так и сделала. Только отец мне работать не разрешил, а наказал учиться дальше. Он мечтал дать своим детям хорошее образование, чтобы каждый специальность имел. Я поступила в фармацевтический техникум и устроилась в общежитии. Каждое воскресенье с Костей встречались, он из Кронштадта приезжал. Бывало, в выходной раньше всех встанешь. И причесаться, и погладить, и одеться успеешь, сидишь как на иголках, ждешь его. Девчата еще спят, а за дверью уже шаги. Костя широко шагал. А потом стучит осторожно, три раза. Всегда с улыбкой. Зубы белые, ровные, глаза голубые, так и играют. Я женщина высокая, а до плеча ему едва доходила. Красавец. Девчонки на него заглядывались, но меня это не беспокоило. Казалось, нас никто не разлучит.

Но что вы думаете? Не поженились мы.

Летом гостила я дома. Костя тоже приехал на побывку. Один раз собрались друзья, вина взяли, закуски — и в лес. День был жаркий. Наши парни быстро захмелели. Разбрелись с девчатами кто куда. Мы с Костей — помню, словно вчера было — пошли за ромашками. Идем лугом. Тишина. Кругом — ни души. Большой букет набрали. Я села в траву, взяла один цветок и говорю Косте:

— Сейчас погадаю, любишь или нет.

А он опустился рядом, смотрит на меня какими-то не своими глазами, даже потемнели они у него, и отвечает:

— Зачем гадать, знаешь, что люблю. Только жалости в тебе нет...

И вдруг повалил меня, целует, уговаривает: чего нам ждать, если любишь, не мучай. Мне страшно стало, отбиваюсь изо всех сил, вырвалась, вскочила. Он тоже поднялся, грозит:

— Смотри, спохватишься, да поздно.

— Нет, — говорю, — Костя, как решила, так и будет. Не могу я, не проси и не грози!

Он свое твердит:

— Не любишь. Все вы на один манер, лишь бы нашего брата к своему хвосту пришить.

Повернулся и пошел. Я упала на землю, зарыдала. Обидел он меня. Но плакала я не от обиды, а от горя, точно знала: не видать мне больше счастья.

Вскоре мы помирились. Он раньше меня уехал в Ленинград и сразу написал. Я не отвечаю. Пришла ко мне его мать. Уговаривает: мало ли что по молодости бывает. Он снова пишет: Клава, милая, прости. Я ответила — встретимся в Ленинграде, жди. Но что-то подломилось во мне, не забываю обиду. И хочу его видеть и не хочу. И люблю и не люблю. В общежитии подруги как только узнали, из-за чего мы поссорились, в один голос заладили: зря прощаешь, помучай его, пусть походит, много их таких. Одна, Зина, особенно меня настраивала. Он придет, она меня под кровать спрячет, сама откроет дверь и говорит:

— А Клавы дома нет, на спевке она.

Или звонит он по телефону, я выхожу в коридор, беру трубку, а Зина уже командует: скажи, нет тебя, на занятиях. И я голос меняю:

— Клава на занятиях.

Он удивляется.

— Какие же занятия вечером?

А я:

— Дополнительные, по неотложной медпомощи.

Так и шло. Закрутили меня совсем девчонки. Он все терпел. Подошел Новый год. У нас в техникуме бал, а Костя дежурит по училищу. Тогда-то я и познакомилась с Виктором Павловичем Крапивницким, его привел один наш преподаватель. Крапивницкий заметил меня и весь вечер не отходил. Внешность у него была неприятная: костлявый, длиннорукий, мешковатый. Как будто не стар, а плешь во всю голову. Лицо длинное, нос длинный, глаза ровно пустые. Непривлекательный. Особенно не понравилось мне его поведение. Все кланяется и просит: пожалуйста, разрешите, позвольте... Про себя рассказал: ему давно за тридцать, инженером на заводе. Квартира из трех комнат, вид на Неву, машина. И, представьте себе, так пристал, что проводил до общежития. Идем мы по набережной, и как раз снег выпал. Крапивницкий совсем меня заговорил. Я молчу, жмусь от холода, пальто на мне легкое. Да и говорить не хотелось. Иду, смотрю на реку, в том году она долго не вставала. Вода чернее дегтя. Жутко. Почему-то подумалось мне про утопленников, страшная у них смерть. Мой кавалер заметил, что я дрожу, пошли быстрее. У ворот прощаемся, он руку жмет и назначает свидание. Прихожу в комнату, девчата уже в постелях. Смеются: теперь и у Кости соперник есть. Я только рукой махнула, а Зинаида говорит:

— Ну, Клавка, не упускай случая. Пусть Константин позлится, больше ценить станет. Не мог на вечер отпроситься.

Что же, думаю, это верно. И отказывать Крапивницкому неудобно: интеллигентный все-таки человек. Он позвонил на следующий день. Вечером явился, принес конфет. Костюм на нем прекрасный. Вежлив хоть куда. Девчонки мои растаяли. А мне неловко: на что я ему, не пара! Правда, я была видная. Меня все цыганкой звали за черные глаза.

Ну раз пришел, другой, в театр сходили. И вдруг делает мне предложение. Я оторопела. «У меня, — говорю, — Виктор Павлович, жених есть».

Он подробно расспросил, кто он, жених, где служит, где живет. Удивился, когда узнал, что Костя здесь, в Ленинграде. А потом решил: «Конечно, в вашем положении трудно сделать выбор. С Костей вы связаны дружбой и обещанием. К тому же земляки. Все это чувства неплохие. Но и я вас полюбил. Даю вам небольшой срок: скажем, три дня. Подумайте над моим предложением, посоветуйтесь. Такой шаг нельзя делать опрометчиво».

Поднял воротник и ушел.

Зинаида, когда узнала, что Крапивницкий делает предложение, затвердила одно:

— И не задумывайся, выходи!

— То есть как это выходи? А Костя?

— Брось ты за своего Костю держаться, ему еще три года трубить в училище.

— У нас с Костей уговор. Он меня любит.

— Он тебя любит?! Быстро прощаешь. Вот увидишь, сядет он на тебя верхом, да погонять будет.

— Костя, — говорю, — не из таких!

Она не уступает:

— Все равны. А главное, только представь, как он злиться будет: вышла замуж, утерла ему нос. За инженера пошла! В шикарной квартире будешь жить, в интеллигентной семье...

Уговорила она меня. А что, думаю, и правда, насолю Константину. Мало он меня ценит. И обида за то, летнее, точит меня, не могу ее забыть. Прошло два месяца, и стала я Крапивницкой. Свадьбу отпраздновали скромно.

На другой же день поехала я в общежитие — будто за вещами, а на самом деле муторно мне стало, места себе не находила. Приезжаю. Девчата еще на занятиях. Ну, думаю, возьму ключ, подожду их. Смотрю, ключа нашего нет. Я обрадовалась, кто-то все же дома. Поднимаюсь наверх, открываю дверь, вижу — сидит на моей койке Костя. Кинулся ко мне, взял за руки и, не поздоровавшись, говорит:

— Клавка, родная, догадайся, зачем приехал?

Я головой покачала, а сказать ничего не могу, язык словно не мой. Только стараюсь улыбнуться.

— Клавушка, я разрешенье получил. Хоть сегодня женись. Комнату дают...

И вот, представьте себе, до самого вечера мы с ним на этой койке просидели, ревем оба. Сначала он мне не поверил, потом умолял уйти от Виктора Павловича.

— Уйди, — просит, — от него, не жить мне без тебя.

— Нет, — отвечаю, — поздно, Костя. Вчера еще не поздно было, а сегодня нельзя. Я ему жена.

Костя проводил меня домой и стал частенько заглядывать. Я не запрещала, очень уж тосковала.