Мои идеологические диверсии (во времена от Горбачева до Путина) - Александр Александрович Годлевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самую большую опасность для власти, основанной на произволе, таит сам произвол, который может выйти из-под контроля, дестабилизировать политическую систему и разрушить ее. Поэтому в коммунистические времена ограничению собственного произвола партаппаратчики придавали первостепенное значение. Существовали ограничители произвола, не позволяющие ему идти вразнос и стабилизирующие систему. В аппарате действовали нормы внутриаппаратной жизни, необходимые для стабильности власти – железные правила игры, одинаково обязательные и для Генсека, и для инструктора райкома, которые свято соблюдались
Нормы устанавливали то, что можно назвать системой дифференцированных произволов. То есть для каждого чиновника были строго определены рамки, в которых его произвол был возможен. Так на Руси когда-то воеводам давали «в кормление» волости. На произвол внутри рамок смотрели сквозь пальцы: воруй, да не попадайся. Но малейший выход за них рассматривался как покушение на основы существующего строя со всеми вытекающими последствиями. Нарушение аппаратных принципов, гарантирующих стабильность власти, не прощалось никому – ни Генсеку, ни колхозному бригадиру.
Террор, на котором всегда держался советский режим, легко может стать самостоятельным фактором, независимым от своих творцов, и всей мощью обрушиться на их головы, уничтожая породившую его власть. И в природе, и в обществе существуют процессы, которые начать легко, остановить невозможно. Террор – как обвал в горах: достаточно кинуть маленький камешек, как процесс начинает стремительно развиваться по своим законам, становится необратимым, и вот уже кинувший первый камень сметен многотонной лавиной. Террор – штука хитрая и очень опасная, с ним нужно обращаться крайне осторожно.
Для обеспечения стабильности террористической системы власти необходимы ограничительные механизмы, защищающие власть от собственного террора. В нормальных государствах заслон репрессиям гарантируется правом. В условиях основанного на произволе советского тоталитаризма никакие реальные правовые гарантии невозможны, поэтому защита стабильности власти от террора достигается мерами, далекими от правовых. Меры эти многим кажутся непонятными, глупыми и абсурдными, но в бредовом советском государстве они являются мудрыми и имеют очень глубокий смысл, который западные советологи до конца никак не могут понять, как, впрочем, и всю советскую власть.
Что такое террор, партфункционеры прекрасно поняли, испытав его на собственной шкуре в 37-м году, и в послесталинское время обращались с ним очень и очень осторожно. Репрессии допускались только в строго определенных рамках и в строго определенных формах. Одним из основных принципов политического режима стал принцип экономии репрессий, который неуклонно соблюдался, чтобы, упаси Бог, случайно не переступить грань, за которой террор может выйти из-под контроля, не уронить камешек.
Чиновники никогда особо не боялись ни Запада, ни своего народа, но крайне опасались собственного террора. Поэтому мерам по его ограничению уделялось исключительное внимание. К примеру, статистика показывает, что во все государственные и партийные органы, всем знатным оленеводам, балеринам, космонавтам каждый день поступает по нескольку сотен жалоб на Владимирскую тюрьму. Глупо, абсурдно? Да. Жалоб этих никто никогда не читал. Но у больших начальников из ЦК есть все основания спросить секретаря Владимирского обкома: у вас там что, твою мать, наши карательные органы устроили испытательный полигон для отработки неосталинского террора, опять 37-й год нам готовят?! И во Владимир снаряжают высокие комиссии из Москвы.
Осторожность аппарата с террором четко прослеживается и в преследовании инакомыслящих. Как только над ними ни издевались, куда только ни сажали! Но, тем не менее, никого не могли отвезти в ближайший лесок и пристрелить «при попытке к бегству» – чтобы сапоги больше не понадобились. Сгноить до смерти в карцере еще допускалось, пырнуть ножом из-за угла – нет. Хотя отдельные эксцессы были возможны. Логика понятная: сегодня ГБ по приказу партии начнет убивать диссидентов, а завтра ГБ по приказу одних чиновников станет стрелять других чиновников, – и вновь 37-й год.
Вообще преследование инакомыслящих в СССР основывалось на гораздо более тонких принципах, чем многие себе это представляют. В противостоянии «диссиденты – власть» имелись аспекты, на которые до сих пор никто не обратил внимания и не исследовал. Впрочем, весь комплекс взаимоотношений власти с ее противниками и сейчас остается без сколько-нибудь серьезного анализа: ну, боролись люди против власти, страдали – честь им и хвала. Но дело к этому не сводится. В инакомыслящих партаппарат видел не только своих заклятых врагов, но и индикатор стабильности своей власти. Во времена сталинского террора против чиновников всех рангов диссидентство существовать не могло и не существовало. Правозащитное движение возникло только после смерти Сталина, когда репрессии против аппарата были прекращены, и вся полнота власти в государстве перешла от одного человека к чиновничьему аппарату в целом.
Советская власть жестоко преследовала участников правозащитного движения, но в то же время аппарат не был заинтересован в полном его уничтожении. И это мудро. Если возникнет реальная угроза неосталинского террора, то в первую очередь он должен уничтожить открытых противников режима и только потом обрушиться на его слуг-чиновников. Пока еще есть разгуливающие на свободе инакомыслящие, репрессии чиновникам не страшны. Но день, когда за последним диссидентом захлопнутся двери тюрьмы, может стать последним днем благополучия аппарата и первым днем неосталинизма.
Юрий Андропов, став Генсеком, начал проводить политику, направленную на ужесточение контроля за партийно-государственным аппаратом и на полную ликвидацию правозащитного движения в стране. Есть серьезные основания полагать, что аппарат, противодействуя его реформам, старался аппаратными методами саботировать андроповскую программу борьбы с инакомыслием.
У многих исследователей тоталитарной коммунистической системы не укладывается в уме, как это немногочисленным партийным функционерам, не имеющим в прямом подчинении ни одного человека с ружьем, удавалось держать в стальной узде громадный карательный аппарат и самую сверхмощную во всей истории цивилизации армию. Поэтому возникла уйма заумных теорий и доктрин, доходчиво объясняющих, будто партруководство страны являлось всего лишь ширмой, а вся реальная власть находилась в руках теневых лидеров в армии и ГБ. Подобные взгляды происходят опять же от удивительной неспособности понять наши реалии.
Советская власть всегда была не таким примитивным делом, как представляют себе умники с гарвардскими дипломами, обессмертившие имена свои воинствующей беспомощностью в объяснении нашего тоталитаризма и в предсказании путей его развития. Верхом их творчества, шедевром мирового значения является теория, согласно которой Сталин был душа-человек, умница и либерал, только он вынужденно лавировал среди составляющих его ближайшее окружение извергов, развязавших террор,
