Стригунки - Владимир Великанов

Намерение друзей опередил Желтков. Не удостаивая взглядом Нинку, Валентин подошел к Окуневу и, протянув ему, как старому знакомому, руку, сказал:

— Ты, кажется, Окунев? Я на второй год остался. В вашем классе учиться буду. Желтков Валентин.

— Меня Ремом зовут, — улыбнулся Окунев. — Как же это тебя угораздило на второй год остаться?

— Бывает… — неопределенно ответил Желтков и перевел разговор на футбольные новости.

Из школы Рем и Желтков вышли вместе.

— Есть такой человек, который нам поможет. Пошли, ребята, к Поликарпу Александровичу, — предложил Коля.

В школьных воротах ребята столкнулись с Варварой Леонидовной. Она сухо ответила на «здравствуйте» и прошествовала в школу.

— Ну и злющая она сегодня! — отметил Мухин.

— Ей Поликарп дает прикурить, — сказал Коля. — Я однажды около кабинета директора проходил, слышал, как он ей сказал: «Вы формалист, Варвара Леонидовна».

Дома у Поликарпа Александровича друзей ждало разочарование.

— Не приехал он еще, мальчики. Жду. Вот-вот должен быть, — сказала его жена. — Где-то в дороге находится.

Глава двенадцатая

После Малоярославца проводницы начали собирать постели.

Наташа сложила в чемоданчик стакан с маслом, полбуханки домашнего хлеба, баночку варенья, ножик, салфетку и недочитанную «Военную тайну» Гайдара.

«Чем бы теперь заняться? — томилась она, глядя в окно. — Километров сто осталось. Еще два часа езды, не меньше».

Наступал рассвет. В вагоне погасли матовые лампочки. За окнами на фоне посветлевшего неба все четче и четче вырисовывались контуры пробегавших мимо деревьев. В низинках, над болотцами, потревоженный набежавшим ветерком, колыхался предрассветный туман. Облетающие покрасневшие осинки словно топтались в этих молочных лужах.

— Люблю эту пору. И у вас горячее время… — протирая очки, неопределенно сказал седеющий сухощавый мужчина, стоявший рядом с Наташей. — Самый интересный возраст у вас. Стригунки, вот кто вы сейчас, — пошутил он и спросил: — Ты в каком классе учишься?

— Буду в седьмом.

«Стригунки!» Наташе очень понравилось это сравнение. Это самые хорошие жеребята. Они уже не сосунки-несмышленыши и не взрослые кони. Даже не пристяжные.

— Ты домой, путешественница, или из дому? — спросил спутник.

— В Москву, к папе. Он на курсах председателей колхозов учится.

— И давно?

— Второй год. В Москве при Тимирязевской академии ему комнату дали.

— А сами-то вы откуда?

— Из Домодедова, из Брянской области. Отец один в Москве живет. Вот я к нему и еду, чтобы ему не так скучно было. Когда сготовлю, когда постираю…

— Мама, значит, одна осталась?

— Нет у нас мамы, — Наташа вздохнула. — Маленькой я была, когда она умерла.

Спутник подосадовал, что задал последний вопрос, и, секунду помолчав, чтобы смягчить неловкость, спросил:

— Ну, а отметки как? Приличные?

— Хорошие.

— Это самое главное. На душе, значит, спокойно.

И от этой самой фразы на душе у Наташи вдруг стало, наоборот, неспокойно: «Зачем я соврала, что хорошие? Ведь есть же одна тройка, по алгебре…»

Поезд подходил к Наро-Фоминску. Справа показались фабричные корпуса. Слева за деревьями виднелась небольшая речушка Нара.

Мужчина в очках прильнул к окну.

— Вот здесь был передний край обороны Москвы, — задумчиво сказал он. — Вот там на окраине города стоял наш полк.

Поезд прогромыхал по мосту.

— Вот ту ветлу видишь, у которой макушка срублена? — продолжал он. — Так эту макушку миной срубило. Под ветлой мой окопчик был. Видишь, там?

Поезд сбавлял скорость.

«Что он за человек?» — думала Наташа о спутнике.

Очки, седые волосы так не вязались с миной, с боевым окопчиком, с рассказом о срубленной миной ветле.

— Пойду посмотрю станцию, — сказал мужчина в очках и накинул на плечи пиджак.

На левом борту пиджака девочка заметила лесенку орденских лент и медаль «За взятие Берлина».

…Дальше до Москвы поезд шел без остановок.

Мимо окон уже мелькали дачные платформы. На них было еще пустынно. Вот-вот собиралось выглянуть солнце.

Человек в очках вдруг повернулся и позвал Наташу:

— Иди-ка сюда. Посмотрим восход солнца.

Наташа подошла к окну.

На горизонте загорелась золотая точка. И, словно из-под земли, стало расти бело-розовое в лучах восходящего солнца сказочно воздушное здание, увенчанное золотым шпилем.

— Как красиво! — не удержалась Наташа.

— Это университет. Его издалека видно. Представляешь, какой он высокий?

— Вы, наверно, ученый?

— Учитель.

В репродукторе щелкнуло, и диктор объявил:

— Внимание! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины, ордена Ленина город Москву!

Наташа подъезжала к Москве впервые. Учитель был коренным москвичом, но, подъезжая к Москве, волновался не меньше Наташи.

По радио загремел марш:

Утро красит нежным светомСтены древнего Кремля…

Поезд входил под высокий свод вокзала. На подножки уже вскакивали носильщики.

На перроне среди многочисленных встречающих стоял высокий мужчина в сером костюме со значком депутата Верховного Совета РСФСР на борту пиджака.

— Папа! — закричала Наташа, увидев его. — До свидания! — поспешно сказала она учителю, схватила чемоданчик и стала пробираться к выходу.

Отец с дочерью вышли на привокзальную площадь. Губин открыл дверцу такси и сказал шоферу:

— Дмитровское шоссе.

Несколько минут спустя к стоянке такси вышел и учитель. Он аккуратно сложил в багажник такси ящички, в которых, судя по всему, был виноград, и сел рядом с шофером.

— Дмитровское шоссе, — сказал он, и машина тронулась.

Глава тринадцатая

Вася стоял в дверях с чемоданчиком в руках и думал: «Почему так тихо?» И догадался: «Часы! Остановились часы».

На столе стоял прокисший суп, лежал засохший батон. А на полу, разметав в стороны шнурки, лежал большой отцовский ботинок.

Горький комок снова подкатил к горлу. Вася, швырнув на диван чемоданчик, бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Выплакавшись, он сел на кровать.

«Если протез нельзя сделать, сделаем ему тележку», — подумал он и представил все, как отец сидит на тележке с подшипниковыми колесами и, отталкиваясь деревяшками, катится по асфальту.

После полудня, когда солнце спряталось за соседний двухэтажный дом, пришла мать Васи. Глаза ее были красные, припухшие, но она весело сказала:

— Василий, что это у тебя за беспорядок? Как один день недосмотришь, вы всегда ералаш устроите!

«Веселая! Неужели ей ничего про ногу не сказали? — подумал Вася и решил: — Раз ей в больнице не сказали, и я ничего не скажу. Значит, ее нельзя расстраивать…»

— Суп прокис, хлеб зачерствел, — говорила Василиса Федоровна, прибирая со стола. — Давай-ка, Васенька, повесь в шкаф папин костюм, подмети пол.

Вася достал из шкафа вешалку с перекладиной и стал вешать на перекладину брюки.

Василиса Федоровна с полотенцем в руках стояла около стола и не спускала глаз с сына. Потом взгляд ее упал на брюки. Она подумала: «Надо бы подшить обтрепавшиеся обшлага. Хоть и рабочие это брюки». И вдруг пронзила другая мысль: «Зачем теперь? Зачем?!»

И вот только теперь, дома, она вдруг поняла всю глубину семейной трагедии. Взгляд Василисы Федоровны упал на ботинок. Она выбежала в коридор и, уткнув лицо в Васино пальто, висевшее около двери, разрыдалась: «Как же об этом сказать сыну? Как?»

Наконец Василиса Федоровна взяла себя в руки, умылась и вошла в комнату.

Вася подметал веником пол, поднимая тучи пыли.

Василиса Федоровна принялась готовить Васю к первому дню занятий в школе: почистила брюки, погладила рубашку, галстук.

В доме стало веселее.

— Принеси-ка водички, — попросила Василиса Федоровна.

Вася пошел на кухню, загремел ведрами и, хлопнув дверью, вышел во двор.

Лицо Василисы Федоровны сразу осунулось. Она опустилась на стул, уронила голову на стол и зарыдала.

Открылась тихо дверь. Вошел Вася. Он подошел к матери, обнял ее и сказал:

— Мама, не надо. Я все знаю. Мы будем ухаживать за папой. Будем делать ему электрические кирпичи. Не плачь, мамочка.

Василиса Федоровна молча прижала к себе сына.

От утюга, который стоял на старых выцветших Васиных трусиках, тянулся голубоватый дымок. Но мать и сын этого не замечали.

Глава четырнадцатая

Когда Наташа вошла во двор школы, он уже был полон ребят. Многие из них были с цветами.

Перед школьными дверями толпились мамаши, которые привели смирных и робких «первачков». Около забора, под липами, солидно беседовали десятиклассники. Ученики третьих и четвертых классов приветствовали друг друга своеобразно: они толкались, боролись, возились. Девочки при встрече обнимались.