Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Эдуард Эррио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я усматривал в этом нечто большее, чем политическую проблему, – проблему моральную. Я не мог допустить, чтобы честь моей страны была поставлена под сомнение. Эта же мысль руководила мною впоследствии, когда речь шла об американских долгах.
3) Довод политический. Продолжение военной оккупации Рура – это сохранение изоляции Франции; это значило по меньшей мере оттолкнуть от нее Соединенные Штаты и Великобританию. В течение всей моей политической карьеры моей постоянной заботой было привлечь Соединенные Штаты к сотрудничеству с Европой. В своей внешнеполитической деятельности, с какой бы стороны ее ни судить, я всегда помнил о той помощи, в которой нуждалась Франция с 1914 по 1918 год, а также о том, что, если бы она снова подверглась нападению, она не смогла бы одна восторжествовать над своим жестоким врагом, численно превосходящим ее. Я считал узкий национализм некоторых моих сограждан ужасной опасностью. Позднее, в 1932 году, в деле о долгах я руководствовался в своих действиях теми же чувствами. Несомненно, само правительство Соединенных Штатов не принимало участия в разработке плана Дауэса, но это были авторитетные представители американского общественного мнения; роль, которую сыграли в Лондоне государственный секретарь Юз и посол Келлог, показала мне, какой поддержкой они пользовались.
22 августа в своем выступлении в палате депутатов Аристид Бриан энергично и со всем своим авторитетом заявил, что изоляция представляет для Франции наибольшую опасность; что было большой ошибкой отказаться от политики солидарности между союзниками; что изоляция в прошлом стоила нам Ватерлоо и Седана; что контроль над Германией становился невозможным при ослаблении единства союзников и что оккупация Рура очень беспокоила наших военных руководителей, встревоженных мыслью о том, что инциденты, подобные Пирмазенсскому, могли привести к пролитию крови, поставить на карту наш флаг и вызвать войну; именно на это указал мне в одной фразе генерал Детикер.
Более того. В разгар Лондонской конференции, 5 августа 1924 года, газета «Тан» напечатала статью «Годовщина войны», которую Пуанкаре опубликовал в лондонской газете «Дейли мейл». Она заканчивалась следующим образом:
«Несмотря на несомненную добрую волю людей, возможно, что в силу недостаточного приспособления к обстоятельствам, Антанта не смогла воспрепятствовать войне. Но она по крайней мере позволила нам ее выиграть и разбить империалистические и честолюбивые замыслы о гегемонии, которые вынашивала Германия Гогенцоллернов. Не будем же давать повода для упрека, который содержится в поговорке наших друзей итальянцев: «Passato il pericolo gabbato il Santo»[95]. Не следует думать, что победа разрешает нам теперь пренебречь Сердечным согласием. Оно сохраняет для наших двух стран все свое значение, и не только всю свою ценность в смысле чувств, но и весь свой практический интерес. Будь Антанта разорвана или даже ослаблена, все в Европе пойдет по воле случая. Будем же помнить об этом по обе стороны пролива и постараемся извлечь пользу из уроков прошлого».
4) Довод военный. Относительно связи военной оккупации Рура с вопросом безопасности Франции имеются исчерпывающие документы. 23 августа 1924 года Джемми Шмидт зачитал в палате речь маршала Фоша, произнесенную им двумя месяцами раньше при открытии памятника погибшим при Бове. Выдающийся солдат выступал в ней против политики изоляции, против сепаратных действий и за сближение с союзниками. Более того: в тот же день, во время вечернего заседания, было предоставлено слово генералу Детикеру, начальнику штаба маршала, председателю межсоюзнического военного комитета и правительственному комиссару.
Вот его заявление: «Как предыдущие правительства, так и нынешние всегда запрашивали г-на маршала Фоша по вопросам, касающимся безопасности. По тем вопросам, которые только что здесь поднимались, он высказался самым ясным образом, и я изложу сейчас его мнение. По вопросу военной оккупации Рура г-на маршала Фоша запрашивали, насколько мне известно, по крайней мере два раза. В обоих случаях он ответил, что, по его мнению, для обеспечения своей безопасности Франция ни в коей мере не нуждается в военной оккупации Рура. Его также спросили, считает ли он сохранение франко-бельгийского управления необходимым для безопасности Франций, – он неоднократно отвечал на этот вопрос отрицательно. Эти официальные отзывы имеются в министерстве иностранных дел… Вообще говоря, г-н маршал Фош всегда заявлял, что условия территориальной безопасности, установленные мирным договором, были необходимы и достаточны для обеспечения военной безопасности Франции. Доказательством является то, что эти условия оказались достаточно действенными, чтобы добиться от Германии подписания Версальского договора» («Journal Officiel», p. 3074, 3075). Тем самым генерал Детикер торжественно подтверждал то, что он мне говорил. Генерал Нолле выступил в свою очередь, чтобы заявить, что именно военная оккупация Рура нарушила операции по контролю, поскольку Германия на этот период закрыла перед комиссией двери своих учреждений.
23 августа Поль Бонкур комментировал заявления маршала Фоша; он привел мнение многих офицеров, опрошенных на месте, в Руре, и сильно озабоченных вводом туда войск. «Рур, – говорил он, – это одно; Рейн – нечто совсем другое. Рейн – это барьер, возможно недостаточный при современных формах воздушной и химической войны для защиты целой политики, но все же это барьер. Рур же – западня» («Journal Officiel», p. 3103). Если бы Франция после прекращения пассивного сопротивления решила, отказавшись от Лондонского соглашения, сохранить свою военную оккупацию, надо полагать, ей пришлось бы столкнуться с серьезными инцидентами. Другой солдат, генерал Буржуа, в свою очередь заявил сенату 26 августа: «С чисто военной точки зрения Рур не является и никогда не был элементом безопасности… Безопасность Франции – в Рейне и в трех предмостных укреплениях» («Journal Officiel», p. 1324).
Прения по поводу Лондонских соглашений открылись в палате 21 августа. Они закончились 23-го. Правительство получило 336 голосов против 204. Я выступил перед сенатом 26 августа. Я получил одобрение высокого собрания 204 голосами против 40. До голосования г-н Гуржю, мой лионский противник, пришел пожать мне руку, после того как сказал несколько слов в мою пользу. Пуанкаре воздержался. Луи Барту был в отпуске.
* * *Я никогда не верил в искренность Густава Штреземана. Я разделяю мнение о нем г-на Андре Тардье, высказанное им в речи 4 мая 1932 года, когда только что опубликованная корреспонденция министра с кронпринцем обнаружила перед всеми намерения обоих собеседников в 1925 году, из которых один хотел договориться, а другой «хитрить». Когда «Ревю де Пари» опубликовал мемуары Штреземана, предупредив, впрочем, читателей, что этот документ был «уточнен» несколькими немцами, по крайней мере тремя, из которых один был доверенным лицом Штреземана, а два других – «историками», к моему великому удивлению, в мою защиту выступил Леон Баильби в «Энтрансижан» от 4 марта 1932 года, отрицавший ту роль, которую мне приписывали. Мне представился случай оценить характер Штреземана. Мой шотландский друг, сэр Даниель Стивенсон, попросил меня встретиться в его клубе с канцлером Марксом. Я согласился, но, придя на свидание, обнаружил, что вместо канцлера пришел его министр, который даже не подумал извиниться. Штреземан цинично предложил мне бросить англичан, чтобы сблизиться с немцами. Нужно ли говорить, что я отказался? Я тотчас же рассказал об этой сцене Макдональду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});