Огненный рай - Сьюзен Виггз

Она долго смотрела ему вслед.

— Нет. Теперь уже никогда не будет хорошо. Никогда.

Когда все разошлись, Бетани задержалась на кладбище, молча приблизившись к группе людей у могилы Чэпина. В глаза бросился контраст: мистер Таунсенд изготовил для отца великолепный гроб, Чэпина хоронили в простом, сосновом.

Финли стоял у могилы сына с бледным, скорбным лицом, красными от слез глазами, непричесанными седыми волосами. Рядом с ним, сдержанная и сочувствующая, одетая в черный бархат, стояла мисс Абигайль, крошечной рукой в перчатке поддерживая его. Для Бетани этот жест говорил о многом.

Заметив Бетани, учительница что-то пробормотала Финли, и тот рассеянно кивнул головой, а она поспешила к подруге.

— Моя дорогая девочка, мне так жаль.

Бетани судорожно сглотнула.

— До сих пор не могу поверить в это. Кажется, схожу с ума.

— Понимаю, моя дорогая.

— Мисс Абигайль, как он мог?

— Неужели ты веришь, что это сделал Эштон?

Бетани кивнула и голосом, пронизанным болью, коротко пересказала все, что произошло ночью.

— Его, конечно, повесят. — При этих словах ее охватила дрожь.

— Когда-то ты пошла на многое, чтобы спасти его от виселицы.

— Но можно ли жить с человеком, виновным в смерти отца? А кроме того, это от меня совершенно не зависит — завтра состоится суд. Дориан говорит, что приговор будет исполнен немедленно.

— Бетани… — Голос мисс Абигайль прервался, как будто какая-то мысль пришла ей в голову, но она вовремя остановила себя. — Моя дорогая, мне надо идти — есть неотложное дело.

Любуясь клюшкой для гольфа и настоящими шотландскими мячами, подаренными ему одним из офицеров генерала Клинтона, Дориан Тэннер светился счастьем; ему хотелось пройтись по улицам Ньюпорта, сообщить его жалким обитателям о своей победе, но он продолжал спокойную и благородную игру в гольф на площадке, возвышавшейся над Истон-Бич.

Как желанна эта победа, как великолепен триумф. Вся его радость сконцентрировалась в ударе по кожаному мячу — первая подача оказалась короткой, но все равно хотелось улыбаться. «Теперь все поместье Систоун в моей власти, пока этот хныкающий ребенок не достигнет зрелости, если вообще когда-нибудь достигнет ее. Правда, Синклер удивил, завещав Бетани большую часть лошадей».

Второй удар оказался более точным. «Но теперь уже ничто не испортит дела: через несколько дней прелестная миссис Маркхэм станет вдовой».

От третьего удара мяч отклонился в сторону. «Обвинение мужа в организации разбойного нападения сделало ее уязвимой и ищущей чего-то надежного в жизни». Ему же удалось завоевать ее доверие, вернув лошадей в конюшни. Багстон потребовал неимоверно высокую плату, но эти деньги ничто по сравнению с тем, что можно получать от поместья Систоун. К лету можно надеяться получить ее согласие на брак, и тогда Систоун перейдет в полную его собственность.

Последний удар был очень удачным, прямым и точным, что говорило об искусстве Дориана Тэннера.

Мисс Абигайль Примроуз удовлетворенно улыбнулась, услышав щелчок замка в письменном столе капитана Тэннера, который ей удалось умело открыть с помощью булавки для волос. Дверка стола отворилась; под двойным дном находилось то, что привело ее сюда, — пачка документов, обличающих Эштона Маркхэма. Не колеблясь, женщина отрывала листок за листком из дневника и бросала их в огонь. Она только чуть поколебалась, наткнувшись на описание первых шагов Генри, но затем решительно уничтожила и эти воспоминания — от дневника не должно остаться и следа. Затем сожгла письма, а награду «Дерево Свободы» положила себе в карман.

Она тщательно проверила стол, чтобы ничего не оставить важного; глубоко внутри блеснул какой-то предмет — заколка, инкрустированная крупным сапфиром, какими мужчины обычно закрепляют галстуки.

Где-то такая же попадалась ей на глаза. У Эштона дорогих вещей никогда не было. Мисс Абигайль никак не могла вспомнить. И все-таки, раз капитан прячет эту драгоценность, значит, что-то за ней скрывается. Она сунула ее в карман фартука и стала хмуро наблюдать, как горят бумаги в камине — горячие угли полностью уничтожили листки дневника, но волнение и нервозность не проходили: надо было спасти Эштона. Правда, генерал Клинтон у нее в долгу, поскольку пользуется помещениями ее академии в Нью-Йорке для размещения офицеров, и откликнется на ее просьбу не принимать во внимание показания Дориана Тэннера, так как тот является заинтересованным лицом в поместье Систоун. К тому же, возмутившись жестоким убийством Чэпина Пайпера, Клинтон намеревался сурово отчитать Тэннера. А теперь Эштона не повесят — нет доказательств. Его освободят, а потом это его личное дело — доказать Бетани свою непричастность к нападению на поместье.

Ее поступок являлся преступлением против империи, которой мисс Абигайль верно служила, но сейчас приходилось спасать более важное — дать возможность Бетани и Эштону продолжать жить и простить друг друга, и она молила Бога, чтобы эта возможность представилась. Быстро покинув здание суда, учительница заторопилась в печатную мастерскую, к Финли, — возможно, ему будет приятно узнать, что она сделала ради Эштона и памяти Чэпина. Но похвалить ее было некому — несчастный отец был слишком пьян.

— Ох, Финли. — Она протянула к нему руки. — Только посмотри на себя. Ты весь в чернилах.

— Я хотел печатать листовки о новом призыве в Континентальную армию, — проговорил он, его голова упала ей на плечо. — Абигайль. Боже мой, Эбби, как мне больно.

Мисс Абигайль не отстранилась от него; Финли припал к ней, перепачкав чернилами юбку и фартук. Мисс Абигайль помогла ему подняться по лестнице и лечь в постель, сняла перепачканный фартук и, совершенно забыв о содержимом его карманов, бросила его в кучу старых тряпок.

Эштон долго стоял в раздумье у обгорелых останков своего дома. Дни, проведенные в холодной камере в подвалах административного здания колониальных властей, превратили его одежду в заплесневелые лохмотья; кружка несвежего пива и четверть пинты риса один раз в день истощили его тело; цепи, которыми его приковали к стене, не давали возможности двигаться по камере, ослабив мышцы. Но самое главное, мысль о том, что Бетани передала его дневник и письма Тэннеру, почти подавляла проблеск надежды, что они когда-нибудь поймут друг друга и простят. Это самый тяжелый удар, и неважно, при каких обстоятельствах таинственно исчез дневник, что привело Дориана Тэннера в неописуемый гнев. Не радовало, что в своем завещании Синклер Уинслоу давал ему свободу; не появилось облегчения от вынесенного оправдательного приговора — новая жизнь представлялась Эштону холодной бесконечной зимой. Подняв воротник от студеного ветра, он направился к большому дому, на встречу со своей женой.