Дело Кольцова - Виктор Фрадкин

Разговоры о деньгах и манифесте пошли далеко и много заранее испортили. Я думаю, что Б. после рассылки своего неудачного манифеста должен теперь хотя бы на первое время скрыться, чтобы не приняли возможную новую организацию за его проект.

Местные немцы, Жид, Мальро и Блок всецело согласны со мной. Мусиньяк явно выжидает событий. Вчера я их видал (Удиану, Мусс. Бехера) и сказал, что по моим сведениям еще ничего не решено. Мусс. Обрадовался, а Удиану обозлился. Потом я узнал, что сей бравый представитель французских бель-летров в ближайшие дни отбывает в Москву. Вообще делает все он: это официальный зам-Барбюс, который сам ничего не делает. О том на что способен У., можете судить по «Монду» — в этом французском журнале нет ни одного французского писателя. Полное запустение. Не способны даже на работу метранпажа. Деньги спасти журнал не могут. Кто им только не давал.

Надо ли говорить о том, что все делается именем того, с кем Б. в свое время беседовал.

Не будь описанной истории, положение можно было бы рассматривать, как благоприятное. Мальро говорит. Блок пьыает. Геенно и Дюртен следуют. Жид поддается. Может притти такой человек, как Жироду, не говоря уже о Мартен дю Гаре. В Англии обеспечен Хекслей. Мыслимо Честертон и Шоу. Томас Манн тоже сдался. В Чехо-Словакии — Чапек. Но конечно все это отпадет, если организация будет ундиановская. В Амстердам этих дядь не загнать.

Очень прошу Вас срочно написать мне, как обстоят дела с этим. Меня спрашивают Мальро, Блок и пр. Если правда, что узаконен Барб., надо сказать, чтобы не было недоразумений. Найдите способ сообщить мне обо всем возможно скорей и подтвердите (через Мильман) получение этого письма.

Сердечно Ваш. Эренбург.

Из письма от 26 февраля 1935 г.

Дорогой Михаил Ефимович,

…Как Вы знаете, вечер Ролла на прошел очень удачно. Удалось расплатиться с частью долгов. На 10 марта назначен большой диспут о социалистическом реализме.

Жид укатил в Сенегал, потом едет в Москву.

Вот все новости.

Сердечно Ваш. Эренбург.

Из разговора М. Е. Кольцова с И. Г. Эренбургом 4 апреля 1935 года

(по телефону).

На вопрос Эренбурга, почему еще не появилась в «Правде» и «Известиях» присланная инициативной группой конгресса информация, Кольцов сообщил, что московские товарищи намерены предварительно посоветоваться и предрешить размеры и формы участия в конгрессе. Он добавил, что пока не очень целесообразно подчеркивать участие широкой советской делегации на конгрессе. Это с самого начала придало бы ему слишком ярко выраженный «московский» характер. Сообщать о возможности участия Горького в конгрессе — пока преждевременно. В остальном — советские писатели приветствуют начало активной работы и сдвиг с мертвой точки.

Эренбург: Довольны ли у вас, что мы прекратили споры и помирились?

Кольцов: Очень довольны. Давно пора. Ведь пять месяцев ушло на эти непринципиальные препирательства.

Эренбург: Программа конгресса вам послана. Это пока еще первичный проект, над ним надо еще поработать — ждем Ваших предложений и поправок. Здесь ждут, также, что советские писатели своими выступлениями по различным пунктам порядка дня уравновесят разброд в мнениях, который может получиться. Официальное приглашение Союзу советских писателей может быть послано на днях, на имя Союза, на ваш адрес.

Видимо, получая такую информацию из Парижа, Кольцов понял, что организация конгресса находится на грани срыва. Доложил о ситуации куратору Союза писателей Александру Щербакову, (имевшему отношение к писателям, как свидетельствуют современники, только тем, что своей внешностью — ростом, коротким носом и очками, — был похож на Пьера Безухова, одного из героев романа «Война и мир».) Кольцов вместе со Щербаковым был принят Сталиным, где получил от него четкие указания, и был командирован в Париж для выправления сложившегося положения. Самой главной трудностью теперь было то, что после злополучного «манифеста» Барбюса многие из известных в то время писателей отказались от участия в конгрессе. «Манифест» этот был поистине «медвежьей услугой». Барбюс, очевидно, зная мысли Сталина по поводу настоящей цели мероприятия, может быть, в порыве верноподданничества («Сталин — это Ленин сегодня»), а может быть, просто по недомыслию, обнародовал планы Вождя и тем четко показал, что конгресс организуется вовсе не по инициативе самих писателей, а что за всем этим стоит «рука Москвы». Писатели, которые ненавидели фашизм, были готовы принять участие в этом конгрессе, но вовсе не собирались рекламировать сталинский режим, который они считали ничем не лучше гитлеровского. Итак, Кольцов едет в Париж. Прибыв туда и ознакомившись с ситуацией на месте, он пишет письмо в Москву Щербакову. Вот оно.

Тов. ЩЕРБАКОВУ

Париж, 23 мая 1935 г.

Дорогие товарищи!

I. Положение с международным съездом писателей довольно тяжелое. В подготовительной работе совершен целый ряд ошибок. Настроившись на «широкий охват», организаторы и, в частности, коммунисты переборщили через край и привлекли в число участников съезда и даже инициативной группы нескольких людей, выступлений которых они теперь очень опасаются. Например — фашиствующий Жюль Ромен, троцкиствующий Анри Пулайль и т. п. Целые заседания уходят на споры, как отразить их возможные прогитлеровские или даже антисоветские речи. Между тем, можно было совсем с этими людьми не соприкасаться.

Беда, однако, не в этих отдельных ошибках, которые можно будет, вероятно, частично локализовать, сколько в общей обстановке пассивности, неделовитости и беспомощности, в результате которой приезд большинства крупных иностранцев под большим сомнением. До моего приезда здесь даже не очень горевали по этому поводу. Мальро при первой встрече сказал мне, что единственным достижением съезда он мыслит, кроме французской части, — возможность предоставления в Париже трибуны советским писателям. Приходится лишний раз поражаться проницательности И. В., сразу предугадавшего и предостерегшего нас от узко франко-советского и чисто-антигерманского характера, который может принять конгресс. Это предостережение верно втройне сейчас, когда ряд групп троцкиствующих интеллигентов напрягают все силы по распространению зловонных сплетен о «франко-советском милитаризме». (В это же время французские рабочие, как я убедился в множестве бесед, отлично поняли пакт и целиком одобряют его. Во время огромной, для Парижа небывалой, 250-тысячной демонстрации у Стены коммунаров, возгласы и овации в честь Красной Армии, мирной политики СССР и Сталина не прекращались.)