Рекенштейны - Вера Крыжановская

— К 25 сентября.

— Ну, так я угадал. Это подарок Рекенштейну; 25 сентября — день его рождения. Только, пожалуйста, не выдайте меня, — добавил он, заметив неприятное впечатление, произведенное этими словами.

— Конечно, не проговорюсь. Впрочем, не все ли мне равно, кому мадам Зибах назначает эту работу, — ответила Лилия, победив свое волнение.

— Но меня удивляет, — продолжал Фолькмар, — что баронесса хочет заставить думать Танкреда, что она сделала такие поразительные успехи. Граф сам прелестно рисует и большой знаток в этом деле.

Когда доктор ушел, Лилия принялась за кисть, но вдруг, бросив ее на стол, разразилась нервным смехом. «Я рисую подарок Танкреду! Это, право, оригинально. Если бы я могла по крайней мере ввернуть какой-нибудь острый намек в эти картинки». Подумав немного, она поспешно подошла к этажерке и взяла оттуда книгу со сказками в богатом переплете, украшенную множеством гравюр, — воспоминание детства, которое она привезла с собой. — Долго она перелистывала книгу, вдруг насмешливая улыбка озарила ее лицо. «Вот, что мне надо. Калиф, обращенный в аиста, как бы создан для этого случая. Заколдованный калиф вынужден жениться на сове. Я придам ему черты графа; сцены метаморфозы будут очень забавны. Да, я нарисую эту сказку, так как баронесса предоставила мне выбор картинок».

Элеонора была немного недовольна сюжетом медальонов, находя его странным; но затем изменила свое мнение, решив, что Танкред действительно может быть героем волшебной сказки, что восточный костюм дивно идет ему и что все это презабавная шутка.

В первых числах сентября баронесса оставила виллу и поселилась в великолепной квартире, которую она занимала на одной из лучших улиц столицы. Теперь у нее было забот более чем когда-нибудь: она устраивала все для зимнего сезона, бегала по магазинам и делала визиты.

Утром 25 сентября Танкред был у себя в уборной со своим другом доктором. Последний, полулежа на диване, курил сигару, следя глазами за графом, который в щегольском бархатном халате гранатового цвета натирал ароматической пастой свои розовые ногти.

— Что это ты, Евгений, онемел или мечтаешь о своей бесчувственной Лорелее? — спросил Танкред, поворачиваясь к другу.

— Нет, я глядел на тебя и меня забавляли твои мелочные заботы о своей особе. Как можно быть таким женоподобным? Ведь на твоем туалете такое множество флаконов, ящичков, щеточек, паст и духов, как ни у одной из самых кокетливых моих пациенток. Ты и так нравишься женщинам.

— Ах, мне надоело нравиться, но нельзя же, как дикарю, совсем не заниматься собой.

Нервным движением он оттолкнул щетки и все принадлежности туалета и, запустив руки в волосы, растрепал свою прическу.

В эту минуту вошел камердинер и подал на маленьком серебряном подносе раздушенную записку.

— От баронессы Зибах письмо, а подарок, присланный при этом, я поставил в кабинете, — доложил он.

— Пойдем, Евгений, поглядим, какой новой мазней награждает меня Элеонора, — сказал Танкред, пробежав глазами записку. — И к чему такая хорошенькая женщина увлекается манией к искусствам?

В кабинете стояло что-то объемистое. Граф снял атласную бумагу, в которую была завернута вещь, и при первом взгляде на вазу с букетом редких цветов он воскликнул с удивлением:

— С каких пор баронесса сделала такие успехи! Посмотри, Евгений, эти фантастические цветы нарисованы замечательно хорошо.

Доктор, надев пенсне, рассматривал вазу все с большим и большим вниманием. Вдруг он расхохотался и упал на стул в припадке спазматического смеха.

— Что с тобой, Евгений? Что ты находишь смешного в подарке Элеоноры?

Доктор с трудом овладел собой.

— Во-первых, — сказал он, утирая глаза, — как можешь ты быть наивен, чтобы думать, что баронесса сделалась художницей в несколько месяцев. Но погляди, пожалуйста, на картинки в медальонах. Ха, ха, ха! История калифа, обращенного в аиста и обязанного жениться на сове, чтобы получить свободу. И у калифа твое лицо. Ха, ха, ха!

И Фолькмар стал смеяться, как сумасшедший.

Крайне удивленный Танкред наклонился и стал рассматривать картинки, прелестно нарисованные и исполненные юмора. В них были переданы все перипетии этой интересной сказки.

Сначала был изображен калиф с визирем в момент, когда они покупают у разносчика волшебную табакерку. Метаморфоза, вследствие которой у визиря от человеческой фигуры осталась лишь одна голова, а калиф важно выступал на ногах аиста, — была полна комизма. Лицо Танкреда, прелестное под восточным тюрбаном, передавало очень верно его мины: небрежность пресыщенного человека, с какой он относился к покупке, его насмешливость, когда он увидел превращение визиря, и, наконец, самой забавное — выражение ужаса и отвращения, внушенные молодому султану необходимостью жениться на сове.

— Что значит эта глупая шутка? Что за идея была у Элеоноры нарисовать такой вздор? — воскликнул Танкред полусмеясь, полусердясь.

— Эту вазу разрисовала так неподражаемо хорошо не баронесса, а мадемуазель Берг, — сказал Фолькмар, — я застал ее за этой работой.

— Знала она, что ваза назначалась мне? — спросил граф, насупив брови и кусая губы. И при этом говорил себе: «Разве я не женат на сове? И это прямой намек. Но как может ей быть известна моя тайна?»

— Да, — ответил доктор, — я думаю, она знала, тем более что придала герою сказки твои черты.

— Вот я проучу ее невоспитанную, дерзкую и поставлю на надлежащее место. И Элеонору тоже обличу, — говорил, горячась, Танкред.

— Как это можно! — перебил его Фолькмар. — Ты хочешь скомпрометировать меня перед баронессой. Она никогда не простила бы мне, что я узнал случайно тайну ее быстрых успехов.

— Это правда. И не стоит труда терять хоть одно слово из-за такой глупой шутки. Так пойдем ко мне в уборную; я выкурю сигарету, чтобы привести в порядок мои нервы; затем надо будет одеваться: скоро двенадцать часов, а в час придут завтракать товарищи.

Едва молодые люди расположились на большом турецком диване, как подали другое письмо; но в этот раз едва граф бросил взгляд на адрес, как добрая улыбка озарила его лицо.

— От Сильвии, — сказал он, поспешно вскрывая конверт.

— Ну, как здоровье твоей сестры? — спросил доктор, когда Танкред прочитал письмо.

— Хорошо, слава Богу. Она пишет, что скучает, жаждет жить наконец со мной и приедет в Берлин 20 октября. Так что надо озаботиться приготовлением всего необходимого для нее и для мадемуазель Герберт. Конечно, бедная девочка с ее любящим сердцем и меланхолическим характером чувствует себя одинокой вдали от единственного родного существа.