Записки советского актера - Николай Черкасов

… Ежедневно в восьмом часу вечера несколько сотен театров нашей необъятной Родины широко открывают свои двери для народа. Зритель заполняет залы театров — начиная от столичных, старейших, прославленных во всем мире, от крупнейших театров, созданных Великим Октябрем, и вплоть до небольших театров районных центров, — от больших столичных дворцов культуры до заводских клубов рабочих поселков, — вплоть до передвижных театров, разъезжающих по стране на грузовиках. Сотни тысяч зрителей, горячо любящих искусство, отдаются заслуженному культурному отдыху, — и для советского актера начинается большой праздник. Актер сознает, что во время встречи со зрителем, в момент спектакля он подымает культуру своего народа, воспитывает его художественные вкусы, прививает ему любовь к родному языку, что он призван выполнять общественно значительную, важную задачу — содействовать при помощи искусства воспитанию советских людей в духе коммунизма. Трудно передать все мысли, чувства, переживания, которые испытывает советский актер, общаясь со зрителем. Когда кончается спектакль, а тем самым и трудовой день, актер–гражданин, художник–воспитатель подводит итог своего творческого труда, отмечает свои ошибки, радуется своим новым находкам, разбирает прошедший спектакль, подробно вспоминает реакцию зрителя и думает о следующей встрече с ним. У нас в стране сотни театров и десятки тысяч актеров, но их будет еще больше, ибо мы живем в эпоху, когда наша страна идет к полному расцвету своих сил и возможностей.

Актер и художник–гример

Ежедневная творческая работа актера, его подготовка к предстоящему выступлению, — как в театре, так и в киностудии, — одинаково начинается в гримерной. Здесь актер приближается к перевоплощению в создаваемый образ, с помощью художника–гримера делает первый шаг на пути к нему. И на страницах моих «Записок» я хотел бы коснуться вопросов грима, его места и значения в творческой жизни актера.

Интерес к гриму, как средству перевоплощения, рано пробудился во мне. В детстве я любил наблюдать за бродячими певцами и музыкантами, за сопровождавшими их шарманщиками, у которых нередко на носу виднелись какие–то черные наклейки из неведомой мне массы. Эти наклейки меняли форму лица, придавали человеку юмористический вид, подчас даже создавали своеобразную характерность, поскольку малейшее изменение носа, бровей тотчас же меняет и выражение лица.

У меня была склонность к лицедейству, и поэтому, забавляя своих товарищей, я нередко имитировал бродячих певцов и музыкантов, удлиняя или расширяя свой нос при помощи хлебного мякиша и рисуя смешные очертания бровей.

С профессиональным мастерством гримировки я впервые встретился в бывшем Мариинском театре.

В день моего «дебюта» на его сцене я впервые очутился в кресле перед зеркалом, за которым быстро, уверенно, мастерски работал пожилой опытный гример. Наблюдая в зеркале, как беспрерывно преображается мой облик, я восхищался мастерством гримера.

Через день я был занят в «Юдифи» и предвкушал удовольствие снова очутиться в кресле перед зеркалом гримера, надеясь более внимательно проследить за его работой.

Но сцена, в которой меня заняли, была массовой, в ней участвовало шестьдесят человек. Мы изображали ассирийских воинов в церемониальном марше, проходившем на заднем плане сцены. Всем воинам полагалось выглядеть на одно лицо, как на ассирийских барельефах. Поэтому нас гримировали коллективно.

Собрав нас в четвертом этаже в большой гардеробной, нам предложили надеть коричневое трико, такие же фуфайки, своеобразное одеяние вроде короткой юбочки и, — что показалось мне тогда особенно заманчивым, — металлические доспехи, состоявшие из небольших квадратиков панцырной чешуи. Затем всех нас, в совершенно одинаковом сценическом облачении, провели строем в гримерную, выстроили в шеренгу, — и гримировка началась.

Первый гример шел вдоль строя с большой железной банкой коричневой пудры и одним движением руки огромной пуховкой поочередно пудрил наши лица, которые становились одинаково смуглыми. Следом за ним шел второй гример. В правой руке у него была большая растушевка, в левой — банка с черным гримом, похожим на гуталин. Двумя резкими, четкими движениями он вырисовывал каждому из нас усы: раз–два — следующий, раз–два — следующий.

Рядом с третьим гримером шел мальчик–подмастерье с огромной картонкой, в которой были сложены совершенно одинаковые ассирийские бородки из блестящего черного конского волоса. Он, не торопясь, подавал по одной бородке мастеру–гримеру, и последний поочередно надевал каждому из нас по такой бородке, закрепляя ее за уши на тоненьких проволочках. Мальчик–подмастерье, помогавший тогда в столь несложной операции, — В. П. Ульянов, вырос впоследствии в замечательного мастера своего дела, выдающегося художника–гримера киностудии «Ленфильм», создавшего великолепные портретные гримы в картинах «Академик Иван Павлов» и «Мусоргский». И я с удовольствием пользовался его помощью, снимаясь в последней из этих картин в роли В. В. Стасова, и нередко вспоминал о нашей первой встрече тридцать лет назад на коллективной гримировке в Мариинском театре.

Гримировка по конвейеру, потребовавшая семь–восемь минут для полной готовности шестидесяти статистов, очень меня разочаровала. Хотелось поскорее проникнуть в тайны мастерства художников–гримеров, понять, как им удается двумя–тремя штрихами видоизменять выражение глаз, линии губ, очертания лица. Коллективная гримировка, применявшаяся для таких массовых сцен, как шествие ассирийского войска в «Юдифи», с этой точки зрения ничему научить не могла. Но индивидуальная гримировка художников–гримеров, опытных мастеров своего дела, приоткрыла передо мною профессиональные секреты искусства гримирования.

С первых же дней работы на сцене я проникся уважением к труду художника–гримера, к его профессии.

С интересом отправлялся я ежедневно в гримерную, мастера и подмастерья которой почему–то разговаривали тихо, неторопливо и работали мягко, как бы в лаборатории.

Как интригующе звучали для меня тогда те краткие распоряжения, которые мастер–гример бросал на ходу тому или иному из своих учеников:

— Ваня! Подай паричок пейзанский, блондин, который ходит в «Борисе Годунове»!

И ученик с полуслова понимал, о каком парике идет речь, в каком акте «Бориса Годунова» он «ходит» на голове одного из участников массовых сцен, — и тотчас безошибочно подавал потребовавшийся мастеру паричок.

Впоследствии, продолжая работать в том же театре в качестве мимиста, я сам попытался делать для себя грим — мастерил и наклеивал себе носы из гуммозного пластыря, придумывал остро характерные детали в очертаниях лица, старался подчеркнуть, выявить их посредством гримировальных карандашей и красок.