Тайны серебряного века - Анатолий Терещенко

Впервые он познакомился с ее «голосовым творчеством» еще в Москве, в период ее восхождения на небосвод российской эстрады. В газетах и на афишах 1910–1917 годов имя Надежды Васильевны Плевицкой печаталось аршинными буквами, красными и синими на белом фоне бумаги, символизирующими цвета российского флага, — как он помнил, на полотнищах объявлений, развешанных на театральных тумбах. Билеты на ее концерты продавались втридорога. С тех пор в его памяти сохранился «коронный» номер ее репертуара — народная песня на стихи поэта Ивана Никитина «Ухарь-купец».

И вот подарок судьбы — целый концерт! Да какой — певице аккомпанировал сам Сергей Васильевич Рахманинов!

Коненков был потрясен и пленен талантливостью ее трактовки российских родных мелодий. Как художник, он понимал, что ее творчество затмило еще недавно господствовавшие стиль русско-цыганского пения Вари Паниной и жанр салонно-театрализованного лиризма Анастасии Вяльцевой. Появилась певица с русским корневым, народным творчеством исполнения романсов. Она не стеснялась петь с эстрады песни разного социального среза. Могла спеть о героической гибели крейсера «Варяг» и его экипажа, о непосильном труде корабельного кочегара в «Раскинулось море широко», о подожженной Москве в 1812 году, о событиях, разыгравшихся «на старой Калужской дороге» и о бродяге в «диких степях Забайкалья», о тяжком труде фабричного люда в «Думе ткача», о смерти бедной крестьянки в «Тихо тащится лошадка» и проч.

После каждого куплета люди вставали с мест и награждали певицу криками «браво» и гулкими аплодисментами. Она не раз выходила на «бис», чтобы повторить тот или иной романс.

Певицу радушно встречает белая эмиграция. Хитом тогдашнего репертуара исполнительницы была песня «Замело тебя снегом, Россия…», написанная в 1918 году на слова и музыку Филарета Чернова.

Вот его скупые и понятные слова, грустинкой проникающие и отогревающие сердца нашей эмиграции:

Замело тебя снегом, Россия,Запуржило седою пургой,И холодные ветры степныеПанихиды поют над тобой.Ни пути, ни следа по равнинам,По сугробам безбрежных снегов.Не добраться к родимым святыням,Не услышать родных голосов.Замела, замела, схоронилаВсе святое родная пурга.Ты — слепая жестокая сила,Вы, как смерть, неживые снега.Замело тебя снегом, Россия,Запуржило седою пургой,И холодные ветры степныеПанихиды поют над тобой.

Коненков так рассказывал о впечатлении, вынесенном с концерта Плевицкой и Рахманинова:

«Одета Плевицкая в русский сарафан, на голове кокошник — весь в жемчугах. Рахманинов в черном концертном фраке, строгий, торжественный. У Плевицкой, выросшей в русской деревне, жесты женщиныкрестьянки, живые народные интонации, искреннее волнение в голосе…»

Коненкова охватило вдохновение.

«Запахло, как запахло Россией», — подумал в восторге творец. Сергей Тимофеевич настолько проникся уважением и, надо прямо сказать, любовью к самородному таланту и красоте души Плевицкой, что решил запечатлеть ее портрет.

С учетом непродолжительности гастролей начались срочные сеансы позирования.

— Надежда Васильевна, только я хотел бы запечатлеть вас такой, какой видел в 1914 году, в праздничном наряде курской крестьянки — сарафане, кокошнике и бусах, — предложил скульптор.

Она согласилась, потому что в концертном гардеробе имелись эти сценические костюмы.

В 1925 году, незадолго до открытия своей персональной выставки Сергей Коненков завершает работу над портретом прославленной исполнительницы.

Как писал Ю. А. Бычков, «Коненков вылепил Надежду Васильевну в состоянии глубокой задумчивости, отрешенности от суетности мира, перенесшейся мыслью, памятью, сердцем в родные края. Он, смягчив резкие крупные черты ее лица, добился, тем не менее, поразительного портретного сходства. Любовь, нежность, понимание, проникновение — все это есть в портрете Плевицкой работы Коненкова…»

Сергей Тимофеевич пояснял:

«Я постарался в облике ее подчеркнуть, что она русская крестьянка».

Певицу встречает радушно и белая эмиграция, и местные жители. Муж Плевицкой генерал Скоблин выступал в США в качестве ее антрепренера.

А вообще в Париже семейству Скоблина и Плевицкой жилось несладко — репертуар певицы, состоявший из русских народных песен и романсов, был интересен лишь обездоленным белым эмигрантам, большинство из которых влачило жалкое существование. Доходов от концертов едва хватало, чтобы оплачивать коммунальные услуги. Приходилось питаться довольно скромно, покупая продукты в дешевых магазинах…

Но неожиданно в середине 1930-х годов финансовые дела Плевицкой и Скоблина стали стремительно поправляться. За продуктами сначала они ходили пешком, а потом неожиданно на рынки стали ездить на такси. А вскоре супруги покупают автомобиль. Лечатся в дорогих санаториях, модно, со вкусом одеваются. Поползли слухи по колонии, что «святое семейство», по всей вероятности, заимело дополнительный источник обогащения. Тут же нашлись те, кто указал адресок финансового источника — ГПУ.

Друзья, коллеги, знакомые не верят в такого рода перерождение боевого и мужественного генерала. Для многих он образец для подражания — эталон «корниловского бойца и офицера».

Интересны воспоминания певицы — царицы парижских кабаре Людмилы Лопато. Она рассказывала: «…однажды у друзей мы встретили даму необыкновенной красоты и элегантности — Альму Эдуардовну Павлову. Она была родом из Австрии, в молодости встретившая знаменитого Полякова — строителя железных дорог, из московской династии банкиров Поляковых. Детей у них не было, а вот времени свободного много, чтобы заниматься каким-либо полюбившимся делом.

В Париже она стала попечительницей русских инвалидов и одной из первых женщин начала пропагандировать во Франции русскую моду…

У Альмы Эдуардовны бывала и певица Надежда Плевицкая, приезжавшая к ней домой в русском костюме и кокошнике… В один из вечеров она спела гостям «Помню, я еще молодушкой была…».

Плевицкая решила передать эту песню мне. Уже на этих встречах я чувствовала, что у Плевицкой была какая-то тайна, страшная тайна. Только потом мы узнали, что она была агентом НКВД под кличкой «Фермерша».