Калигула - Даниель Нони

XVIII. Новые налоги и падение популярности

Традиция единодушно приписывает Калигуле разорительную политику и разбазаривание значительной части казны Тиберия. Сам факт оскудения казны отрицать невозможно, но по-разному трактуется то, как быстро это происходило. Похоже, что принцепс начинает остро нуждаться в деньгах с конца 39 или с весны 40 года. Он немало потратил на зрелища для римлян, на выплаты по завещаниям Ливии и Тиберия. Много средств требовалось на военные приготовления. После массового выпуска денег в 39 году, видимо, не работал Лионский монетный двор, на котором чеканились золотые и серебряные монеты; возобновил он свою деятельность только в 40 году. В Галлии, несомненно, Калигула выкачал немало денег. Бывшие богатства, конфискованные у своих сестер и у Птолемея, также пришлись как нельзя кстати. Стал ли он нападать на самых могущественных и богатых, чтобы их разорить, когда возвратился в Рим? Нет, этот защитник прав народа избрал иной путь и сделал ставку на увеличение прямых налогов.

Были введены налоги на съестные припасы, на носильщиков, проституток. Сравнивая их с тарифами на муниципальные налоги эпохи Антонинов, веком позже, скажем, что речь шла о мерах достаточно обычных, но в Риме они воспринимались как оскорбительные; с одной стороны, потому что вся налоговая система отождествлялась в умах античных горожан с подлинным ограблением, с другой — потому что эти налоги распространялись на жителей главного города мира и тем самым приходили в противоречие с щедростью принцепса. Плиний Старший подчеркивал, что новые налоги в первую очередь становились бременем для бедных.

Были и другие меры, которые, возможно, вызвали споры:

— брать четвертую часть суммы в тяжбах по торговым соглашениям, а также в процессах и судебных разбирательствах;

— устроить на Палатине «бордель» с многочисленными комнатами, роскошной мебелью, где были бы и почтенные матроны, и молодые мальчики; по всему городу направились зазывалы, приглашая молодых людей и стариков.

Вычеркивал ли Гай, как в Галлии, имена граждан второго или третьего поколения, чтобы пополнить казну? Взимал ли он налоги с большей суровостью, если кто-то неточно указывал размеры своего богатства? Его обвиняли в том, что он заставлял менять завещания, если там не уделялось ему что-то, или настаивал на осуждении, чтобы воспользоваться конфискованным имуществом. Он устраивал торги, предлагая для распродажи все, что оставалось после больших зрелищ, сам назначал и повышал цены, так что некоторые принужденные им к покупке разорялись и вскрывали себе вены. Однажды бывший претор Аноний Сатурнин задремал на скамьях, где находились покупатели, и Гай посоветовал глашатаю обратить внимание на человека, который кивает головой; в итоге ему были проданы тринадцать гладиаторов за огромную сумму в девять миллионов сестерциев. Обо всем этом свидетельствует Светоний. Также Калигула был страстным игроком, но, говорили, что он жульничал и давал ложные клятвы, лишь бы больше выиграть.

В контрасте с этой гнусной жадностью говорили о его неудержимом мотовстве; мы уже упоминали о его плавании на лодке — дворце в Неаполитанском заливе. Сенека утверждает, что он потратил однажды десять миллионов сестерциев на один лишь обед, а Плиний Старший — что Калигула обливал духами скамейки в своей бане. Мост в Байе он построил из судов, снабжавших Рим зерном, рискуя тем самым вызвать голод.

Это презрение принцепса к народу и народа к принцепсу проявлялось и так; «Однажды, потревоженный среди ночи шумом толпы, которая заранее спешила занять места в цирке, он всех их разогнал палками: при замешательстве было задавлено более двадцати римских всадников, столько же замужних женщин и несчетное число прочего народу. На театральных представлениях он, желая перессорить плебеев и всадников, раздавал даровые пропуска раньше времени, чтобы чернь захватывала и всаднические места. На гладиаторских играх иногда в палящий зной он убирал навес и не выпускал зрителей с мест; или вдруг вместо обычной пышности выводил изнуренных зверей и убогих дряхлых гладиаторов, а вместо потешных бойцов — отцов семейства самых почтенных, но обезображенных каким-нибудь увечьем» (Светоний, Калигула, 26). Возмущенный тем, что толпа рукоплещет какому-то любимцу, а не ему, Калигула воскликнул: «О, если бы у римского народа была только одна шея!» Когда однажды народ потребовал пощады для разбойника Тетриния, он заявил: «Сами они Тетринии!» (Светоний, Калигула, 30).

Забывали о его щедрости и говорили лишь о его мелочности: легко идущий на огромные траты, он не решился предложить сумму в двести тысяч сестерциев философу-стоику Деметру, который, узнав об этом, сказал: «Если он собирается меня испортить, пусть предложит мне всю империю» (Сенека, de beneficiis).

Но более всего говорилось о его жестокости. Еще будучи на Капри, он с удовольствием смотрел на пытки и казни осужденных. Во время одного пиршества, когда раб украл серебряную накладку с ложа, он тут же передал его палачу, приказав отрубить ему руки, повесить их спереди на шею и с надписью, в чем его вина, провести мимо всех пирующих. А когда Мирмиллон из гладиаторской школы бился с Калигулой на деревянных мечах и нарочно упал перед ним, разве он не прикончил противника железным кинжалом, а потом с пальмовой веткой в руке обежал победный круг? А во время жертвоприношения разве не он нарядился помощником резчика, а когда животное подвели к алтарю, размахнулся и ударом молота убил самого резчика? А, встречая людей красивых и кудрявых, разве не он брил им затылок, чтобы обезобразить? А разве, завидуя красоте и силе юного Эзия Прокула по прозвищу «Колосс-Эрот», не приказал он во время зрелищ вывести того на арену, стравить с гладиатором, сначала — легковооруженным, потом — тяжеловооруженным, а когда Прокул оба раза победил, одеть его в лохмотья, провести по улицам, а затем убить? Разве не он всегда требовал казнить человека мелкими частыми ударами, повторяя при этом: «Бей, чтобы он чувствовал, что умирает!» И разве не жалел он публично о том, что его время не отмечено никакими всенародными бедствиями вроде поражения легионов Вара при Августе или обвала амфитеатра в Фиденах при Тиберии? Не он ли сказал двум консулам во время пиршества, когда те спросили о причинах его внезапного смеха: «Просто я подумал, что стоит мне лишь кивнуть головой, как вам перережут горло»?

Многое свидетельствовало о его слабоумии. Так, он изъявил желание уничтожить поэмы Гомера, а сочинения Вергилия и Тита Ливия изъять из библиотек, поскольку, по его мнению, они очень посредственные. Нередко дни и ночи он проводил в конюшнях, среди лошадей, а своему любимому коню сделал конюшню из мрамора и ясли из слоновой кости, отвел ему дворы с утварью и прислугой и даже хотел сделать его консулом.