Польское Наследство - Владимир Романовский

— Здравствуйте, молодцы, — поприветствовал их Гостемил.

Ему ответили некогда исконо черниговским, но в одиннадцатом веке ставшим общеславянским:

— Не велено.

— Скажите Семяшке, что Гостемил хочет с ним говорить.

Один из молодцов, смерив Гостемила взглядом, кивнул и скрылся в гриднице.

— Как живете, славно, я надеюсь? — великосветски осведомился Гостемил у оставшихся.

Ему не ответили. Он не обиделся, но и не стал снова их вызывать на разговор, предпочитая молчаливых глупым. Вскоре вернулся уходивший.

— Пропустите, ребята, — сказал он неприятным тоном.

Охрана расступилась, мрачно глядя на Гостемила.

— Здрав будь, болярин, — приветствовал Гостемила Семяшко, медлительный, чинный, с лицом остепенившегося проходимца.

— Мне нужны деньги, — сказал Гостемил.

— Денег нет.

— Ты не понял. Мне нужны мои деньги.

— Что делать, болярин! Подожди месяц-другой, а то — поедем со мною в Новгород, и будут тебе деньги. Твои.

Новгород в планы Гостемила не входил. Зима на носу, в Новгороде холод волчий.

— Какие-то люди скучные в Чернигове, — заметил Гостемил. — Не понимают, что им говоришь, и все серьезны и заняты неизвестно чем.

— Болярин, все мои деньги взял себе детинец.

— Что значит — взял?

— Пришли люди из детинца и вынесли все запасы.

— И ты им не отказал?

— У них были с собою сверды.

— И что же?

— Один из свердов приставили мне к пузу. А до того прирезали моего управителя.

— Ого, — удивился Гостемил.

— Племянник управителя сидит теперь в занималовке, выслушивает требования, плачет, и всем отказывает. И говорит то, что я сказал только что — поедем в Новгород, будут деньги.

— То есть, — сказал Гостемил, — тебя попросту ограбили.

Купец промолчал.

— Не понимаю, — продолжал Гостемил. — Вроде бы ярославово Судопроизводство уже год, как на Чернигов распространяется. Просто так грабить людей, даже купцов, не положено, следует заручаться позволением тиуна или князя.

— Детинец.

— Ты заладил. Что — детинец?

— Люди там. А я уезжаю. Что потеряно, то потеряно, и я вовсе не желаю, чтобы меня тоже прирезали.

— Да кто ж там сидит, в детинце вашем? Чудовища какие? Темные силы?

— Тот, кто поборы эти устроил, тот и сидит. Все другие купцы уже уехали из города.

— А посадник?

— Посадника заключили в узилище.

— Кто его «заключил»?

— Ростовчане, в угоду гостям.

— Какие ростовчане, каким гостям?

— Может и не ростовчане, а что тати — так гадать не нужно, как есть тати.

— А гости? Откуда они?

Купец повел бровью.

— Мало нам было греков, — сказал он. — Так теперь еще и эти. Черные, как в ночном лесу яма. Глазами зыркают. Смотрят презрительно. А уж лютуют как!

Гостемил вспомнил посетителей Татьяниного Крога.

— Деньги мои, стало быть, в детинце?

— Нет.

— А где же?

— В Новгороде, болярин. Купеческое слово, болярин, превыше всего. То, что не сберег я твое золото, тебя не касается. Я должен тебе, и свое ты получишь. Но не здесь, а в Новгороде. И с надстроем.

Не будучи склонным к борьбе за справедливость, Гостемил тем не менее заметил:

— Посадника в узилище законным путем может поместить лишь тот, кто его назначил. А накладывать дань в неурочное время можно только с ведома Ярослава.

— Ты что, болярин, урок юриспруденции мне преподать решил? — рассердился Семяшко. — Я из семьи тиунов происхожу! Разбираюсь в таких грунках, уж будь спокоен!

— Сколько ж в детинце гостей и… ростовчан?

— Не знаю. Наверное, много, раз воевода ничего не делает.

— А где воевода?

— А в занималовке у меня сидит, отказ получает.

Гостемилу показалось, что Семяшко недоговаривает, а то и просто врет. Никто ему сверд к пузу не приставлял, глупости это. Еще он подумал, что все это утомительно. Но он настроился на поездку в Киев и в Корсунь. В Киеве Хелье дал бы ему денег, но обременять друга — тоже утомительно.

— Что ж, Семяшко, — сказал он. — Пойду-ка я тогда в детинец, предъявлю требования, пусть отдадут мне мои деньги. Хочешь пойти со мной?

Семяшко посмотрел на Гостемила как на ребенка.

— Ты, болярин, ростом велик.

— А умом не крепок? — спросил Гостемил, смеясь.

Семяшко промолчал.

Гостемил вышел в деловое помещение, полное народу.

— Слушайте меня, поселяне, — зычно сказал он, и говор смолк. Все кредиторы стали смотреть на Гостемила. — Либо у Семяшки ничего нет, либо он выдает деньги только тем, кто ему нравится, а таких мало. Воевода ваш исполнять обязанности свои не захотел, лень ему, но я его не осуждаю. Многие становятся воеводами только для того, чтобы удачно жениться.

— Неправда твоя, болярин! — возразил выходящий из занималовки воевода. — Вовсе не поэтому.

— Возможно, есть и другие причины, — вежливо согласился Гостемил. — А иду я сейчас, поселяне, прямо в детинец, получать мое золото. У Семяшки, повторяю вам, ничего нет. Кто хочет, может присоединяться. Особенно это касается ратников, сидящих тут, в доме купца, поджав хвосты. Подойдем, постучимся в ворота и, кто знает, может, нам откроют.

— А зачем стучаться? — неожиданно спросил малолетний Светозар и, опережая отца с его «заткнись, подлый» доложил, — Там сзади лаз есть.

— Лаз? — переспросил Гостемил.

— Заткнись, Светозар!

— Лаз, — подтвердил Светозар. — Все мальчишки знают.

— Не слушай его, болярин! — сказал отец Светозара, густо краснея. — Уж я его, мерзавца, выдеру, как только домой придем.

— Позволь, позволь, Светозар, — Гостемил подошел к малолетнему и присел возле на корточки. — Позади детинца? Лаз?

— Там малина растет, — объяснил Светозар, оправдываясь.

— Ну вот, удача с нами, — объявил Гостемил. — Кто здесь ратник, или просто человек отважный — слушайте меня, люди! Какие-то ростовчане и прочие… захватили ваш город!

— Да какие они ростовчане! — подал кто-то голос. — Это всё люди Свистуна подстроили, и гостей этих, леших чернявых, пригласили!

— Это все равно, — объявил Гостемил. — Предлагаю отобрать Чернигов. Весь.

Люди недоуменно переглянулись.

— Ну не войско же там целое! — возмущенно сказал Гостемил. — У страха глаза, что две луны! Человек пять влезло в детинец…

Присутствующие усмехнулись грустно.

— Ну хорошо, не пять, сорок! Да и не все они там, часть по городу ходит, в крогах сидит. А нужно-то всего лишь — схватить главных. И уж их-то точно не больше пяти! И деньги все свои получите. Не говоря уж о том, — добавил он, — что, поскольку все купцы перетрусили и сбежали, денег там много. На воровство я вас не подбиваю, но награду за реконкисту… за отъем города в пользу коренного населения… вы получите.

Почему именно реконкиста мне в голову пришла, подумал Гостемил? Какое отношение к Чернигову может иметь Иберия? И вдруг понял — какое.

Один из ратников распрямил плечи, прочистил горло, подошел к Гостемилу, и сказал:

— Я с тобой, болярин.

Следующим подошел воевода. Человек десять ратников сказали, что идут за свердами и топорами. Старясь выглядеть неприметно, многие из присутствующих вдруг вспомнили, что у них есть неотложные дела, и стали расходиться. Вскоре во всем помещении осталось человек пятнадцать, а также Светозар и его отец.

— Идем домой, — яростно шептал отец.

— Я должен показать, где лаз.

— Эй, добрый человек, мальчишку не тронь! — сказал воевода, показывая, что начальничьи полномочия все с ним остались. — Мы его отпустим, как только покажет.

— Мерзавец, скотина, — с отвращением сказал отец. — Втравил меня в дельце, любо-дорого. Была б мать жива, ухи бы тебе оторвала начисто, собакам скормила.

— А ты иди домой, добрый человек, — сказал ему воевода.

— А ты мне не указывай, — огрызнулся отец. — Я не ратник твой. Я ремесленник, всеми уважаемый. А теперь из-за того, что вы с болярином мальчонку не пожалели, придется мне с вами идти.

— Не нужно…

— Ты что же, думаешь, я сына своего с вами, горлохватами, пошлю, а сам домой покопычу? Ты бы может так и поступил, воевода капустный!

— Попридержи говорилку! — велел воевода.

— Тебе, чтобы ты делом своим занялся, понадобился заезжий болярин — пристыдить тебя! Так оно — дело твое, тебе платят. А я ремесленник, мне свердом вертеть не положено. Топором махать все умеют, а ты скаммель построй поди! Моя жизнь стоит десяти ваших, бездельники!

— Хватит! Satis![12] — громоподобно сказал Гостемил, и тихо продолжил, — Ну что ж, друзья, после блистательной речи скаммеледела ничего, кроме как идти на битву лютую, нам не остается. Но поскольку, как уж говорено было, силы противника могут оказаться превосходящими, следует применить ужасное коварство. И мы его применим.