Игра как феномен культуры - М. Гузик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Де Сталь:
Я работаю нынче над историей моего 10-летнего изгнания и как раз дошла до России.
Чичагов:
Чрезвычайно любопытно услышать ваше мнение. Что вас больше всего поразило в моем отечестве?
Де Сталь:
Страна эта показалась мне воплощением бесконечного пространства, для пересечения которого требуется вечность. Пространства в России так много, что в нем теряется все: и поместья, и люди. Кажется, будто едешь по стране, только что покинутой жителями, – так мало здесь домов, так пустынны поля и дороги, так тихо кругом.
Девушка 1:
Я где-то читала, что это варварская страна с невежественным народом.
Де Сталь:
Ничего подобного, хотя в России чувствуешь себя на рубеже иной земли – той, где родилось христианство и где люди по сей день выказывают чудеса упорства и рассудительности.
Девушка 2:
Вы, вероятно, были и в православных храмах? Похожи ли православные обряды на католические?
Де Сталь:
Думаю, что обряды православной религии по меньшей мере так же прекрасны, как и обряды католические; православные песнопения восхитительны. Все в греческой религии располагает к мечтательности.
Девушка 2:
А храмы? Напоминают они европейскую готику?
Де Сталь:
Вы знаете, те благоговейные чувства, какие внушает готическая архитектура в Германии, Франции и Англии, не идут ни в какое сравнение с тем действием, какое производят здешние церкви, больше похожие на турецкие или арабские минареты, чем на наши храмы. Самые замечательные украшения русских храмов – изображения Богородицы и святых, украшенные брильянтами и рубинами. Отличительная черта всего, что видишь в России, – пышность; красота здесь не зависит ни от гения человека, ни от щедрости природы.
Де Брой: А русский характер? Оказала ли на него влияние безграничность пространства?
Де Сталь:
Несомненно! Ведь еще Вольтер говорил о воздействии географической среды на становление национального характера. Русский народ не боится ни усталости, ни физических тягот. Он терпелив и деятелен, весел и задумчив. Характер его соединяет контрасты самые разительные, предвещающие великие свершения. Но, как мне представляется, главное – это общественный дух русских, природная гордость здешней знати, самоотверженность, свойственная простому народу, благочестие, имеющее огромную власть над умами.
Альбертина:
А мне больше всего понравилось русское гостеприимство. (Обращаясь к матери) Помнишь, как любезно принял нас киевский генерал-губернатор Милорадович, какой заботой нас окружил.
Де Сталь:
Не только Милорадович! Гостеприимство русских помещиков и русских крестьян поистине безгранично. Они куда гостеприимнее французов.
Девушка 1:
Неужели?
Де Сталь:
Да, да! Русские оказывают чужестранцу прием столь любезный, что с первого же дня кажется, будто знаешь их целую вечность.
Да Бреме:
Вы, несомненно, побывали в Москве. Не помню кто заметил, что это не город, а провинция.
Де Сталь:
Определенный смысл в этих словах есть. Москву узнаешь издали по золотым куполам. В ней есть все: хижины, дома, дворцы, церкви, общественные заведения, пруды, леса, парки. На этом обширном пространстве можно наблюдать все нравы и нации, какими богата Россия. Но великолепие Москвы оцениваешь в полной мере, лишь взглянув на нее с вершины какой-нибудь башни.
Альбертина (лукаво):
Например, с колокольни Ивана Великого, куда ты с таким трудом взобралась.
Де Сталь:
Но зато я смогла увидеть сверху дворец и сад Разумовского, дом графа Бутурлина и Воспитательный дом, один из превосходнейших в Европе.
Чичагов:
Он был открыт по инициативе Бецкого, сподвижника Екатерины II. Кстати, зачинателя женского среднего образования в России.
Де Сталь:
Приятно удивлена. Мне показалось, что русские женщины не имеют никакого влияния в домашнем быту; всем ведает муж, жене же только и остается, что наряжаться в подаренные супругом платья и принимать приглашенных им гостей…
Девушка 1:
Альбертина, а вам что понравилось в Москве?
Альбертина:
Прекрасные дворцы, выстроенные из дерева, выкрашенные в зеленый, желтый, розовый цвета и украшенные резьбой. А в Кремле – двойной трон, который занимали Петр I и брат его Иван. Оказывается, их сестра царевна Софья стояла за спиной Ивана и подсказывала ему, что он должен говорить.
Чичагов:
У нас до сих пор спорят по поводу того, стоило ли Петру I размещать столицу на севере империи.
Де Сталь:
А также следовало ли ему изгонять с таким тщанием все восточное из обыкновений своей нации? Должна признаться, я покидала Москву с сожалением.
Рекамье:
Ну, а с москвичами вы встречались?
Де Сталь:
Конечно. Мы были приглашены на обед к главнокомандующему в Москве графу Ростопчину. Там мне представили историка и писателя (вспоминает) Карамзина. Оказывается, он еще в 1796 г. опубликовал перевод моей ранней повести «Зюльма» под названием «Мелина».
Де Брой (заинтересованно):
И какое впечатление произвел на вас этот русский писатель?
Де Сталь:
Никакой оригинальности. Сухой француз, да и только.
Чичагов:
А мы зачитывались его «чувствительными повестями». Ведь именно он знакомил русское общество с Европой.
Де Сталь:
Мне кажется, что до сих пор люди гениальные встречаются в России только среди военных; во всех прочих искусствах русские пока не более, чем подражатели; впрочем, ваша страна узнала книгопечатание всего сто двадцать лет назад.
Чичагов:
Позвольте Вам возразить. Печатные книги проникали в Россию с конца XV века, а царская типография – «друкарня», – где была напечатана первая книга «Апостол», появилась при Иване Грозном в 1563 году.
Де Сталь:
Да, как мало еще мы, европейцы, знаем о России.
Да Бреме: Слышал, вы встречались с Александром I и выполняли его поручения?
Де Сталь:
Мне повезло: меня представили не только императору, но и императрице Елизавете – ангелу-хранителю России и императрице-матери, живущей в Таврическом дворце.
Девушка 2:
Почему вы назвали императрицу Елизавету «ангелом-хранителем»?
Де Сталь:
Кажется, одного ее взгляда достало бы, чтобы покарать самых страшных злодеев или вознаградить самых отважных героев. Разговор с императрицей имел для меня очарование неизъяснимое, рождаемое не величием сана собеседницы, но гармонией ее души. Давно мне не доводилось встречать такого полного согласия между могуществом и добродетелью.
Рекамье:
Весьма лестная характеристика! А что император…? Чем он вас поразил?
Де Сталь:
Более всего выражением доброты и достоинства в его лице, которые, казалось, слились воедино и сделались решительно неразлучны. Тронула меня и благородная простота, с какой он в первых же фразах, мне адресованных, благоволил коснуться вопросов первостепенных…
Полидори (бесцеремонно перебивая):
Милорд, вы ведь тоже лицезрели русского царя?
Байрон (раздраженный поведением своего врача):
Да! В июне 1814 года я видел Александра I и Фридриха II и их свиту в лондонских салонах.
Хобхауз:
Кстати, Томас Мур показывал мне стихотворение милорда, написанное по этому поводу. Не могу удержаться, чтобы не прочитать его.
На последней неделе пришлось мне двукратноНа балах и на выезде видеть царя;Для монарха, пожалуй, чрезмерно приятноОбращенье его: по душе говоря,Мы привыкли иное встречать обращенье.Царь, признаться, красивей, бодрее на взгляд;Только, жаль, бакенбардами он не богат.В синем фраке он был, без звезды, в панталонахКашемировых; бойко он вальс танцевалС леди Джерси, любезной весьма при поклонахКавалеров-монархов, украсивших бал.
Де Сталь (смеясь):
Весьма точная характеристика! А не повальсировать ли и нам?
Гости танцуют вальс. Байрон отходит в сторону, присоединившись к Чичагову.
Сцена 4
Чичагов:
Должен заметить, господа, что политическая ситуация в мире продолжает накаляться.
Да Бреме:
Особенно на моей родине после расстрела Мюрата в 1815 году и окончания французского владычества.
Рекамье:
Ах, адмирал. Наслышаны о ваших заслугах...
Чичагов (с иронией):
Смею предположить, не только о заслугах. Как пишет одна газета, я «принадлежу к скорбному списку людей, совершивших для отечества несравненно менее того, на что они были способны и к чему были призваны».
