Кронштадт и Питер в 1917 году - Федор Раскольников

В этот период начальник тюрьмы, учитывая рост политического влияния большевиков, самым бесстыдным образом заискивал перед нами.

Надев на свое подловатое и плутоватое лицо маску приторной любезности, он вызвал Рошаля в свой кабинет, хотя обычно свидания давались в особой комнате через двойную решетку.

Мало того. Он предупредительно вышел из кабинета, оставив нас наедине. Это, конечно, сильно облегчило мне передачу секретных сведений. Семен казался удрученны м и даже заикнулся о самоубийстве. Было видно, что за эту пару дней он сильно пал духом.

Я посвятил его в партийные дела, ознакомил с последними постановлениями ЦК, поделился своими впечатлениями и наблюдениями, не скрыв от него своей оптимистической оценки будущего. Семен, в духовной жизни которого настроения вообще играли крупную роль, заметно приободрился.

Коснувшись его личной судьбы, я не мог утаить от Семена, что, по всей вероятности, ему придется быть «козлом отпущения», но зато обнадежил его, что пролетарская революция через несколько дней принесет ему освобождение.

Действительно, 25 октября, с первым залпом «Авроры», Семен вышел на свободу и тотчас с головой ушел в кипучую боевую деятельность активного, самоотверженного революционера, которая, к сожалению, вскоре трагически оборвалась расстрелом тов. Рошаля на Румынском фронте.

Из «Крестов» я двинулся в Смольный на заседание бюро Советов Северной области, членом которого я был выбран на заключительном заседании этого съезда.

Перед заседанием ко мне подошел Филипповский, инженер-механик флота, правый эсер, по сравнению с другими членами его партии производивший более приличное впечатление, но не по заслугам неожиданно выдвинувшийся на роль одного из руководителей Петроградского Совета и его исполнительного комитета. Филипповский стал уговаривать меня, как кронштадтца, согласиться на снятие тяжелой артиллерии с форта «Обручев» ввиду того, что стратегические соображения требуют установки этих орудий на морской тыловой позиции.

Я дал отрицательный ответ, сославшись на то, что покушение на частичное разоружение Кронштадта в данный момент приобретает политический характер и не без основания может быть истолковано массами как контреволюционный маневр Временного правительства.

Другие кронштадтцы — И. П. Флеровский и Людмила Сталь — меня горячо поддержали.

Филипповский попробовал возражать.

Покончив этот бесплодный спор, я перешел к столу, где сидели члены Бюро Советов Северной области, — товарищи Крыленко, Бреслав и др. Первым стоял вопрос о выборах президиума Бюро. На должность председателя были выдвинуты две кандидатуры: тов. Крыленко и моя. Но Николай Васильевич категорически отказался, ввиду крайнего обременения работой, и, таким образом, был выбран я. Нам предстояло распределить районы работы между отдельными членами Бюро. Я заявил, что ЦК партии уже командировал меня в Новгород и Лугу — Бюро Советов, со своей стороны, возложило на меня поручения по части советской работы в этих двух городах.

Наше заседание продолжалось очень недолго, и все несложные вопросы, стоявшие на повестке, скоро были исчерпаны.

На следующий день я вместе с младшим Рошалем и другими товарищами выехал в иногороднюю командировку.

В большой тесноте и давке мы доехали до Новгорода и сразу направились в большевистскую коммуну, где жили Михаил Рошаль, Валентинов и другие члены Новгородского комитета. Там я застал: одного солдата-большевика, только что приехавшего из Старой Руссы. Таким образом мне удалось получить сведения о партийной работе как в Новгороде, так и в Старой Руссе.

В Старой Руссе местный Совет состоял из 36 членов, но большевиков было настолько мало, что даже не существовало фракции. Однако на губернский съезд в Новгород были присланы четыре делегата, оказавшиеся большевиками. Одним словом, в последнее время обозначался резкий рост большевистских симпатий.

В общем, в Старой Руссе и в Новгороде картина была одна и та же. Симпатии подавляющего большинства солдат и рабочих определенно склонялись на нашу сторону; офицерство и буржуазия, вместе с зажиточной интеллигенцией, были настроены в пользу Временного правительства; эти слои находили себе опору среди казаков и ударников; за пределами городской черты — среди крестьян — работа велась очень слабо.

Все сведения о партийной работе, о численности организации, о боеспособности Красной гвардии, о настроении частей Новгородского гарнизона, о количестве войск, готовых с оружием в руках выступить за Временное правительство и против него, — все эти цифры я тщательно заносил на страницы своей записной книжки.

В общем, в Новгородской губернии соотношение сил было, по-видимому, в нашу пользу. Квартировавший в самом Новгороде 177 запасный полк был большевистски настроен. Казаки-ударники стояли за Временное правительство, но и среди них имелись большевики. В Кречевицах влияние на гвардейский запасный кавалерийский полк оспаривали большевики и эсеры. В Старой Руссе настроение гарнизона отличалось своим большевизмом. Там были расположены: 178 запасный полк и автомобильная мастерская 5 армии (300 человек — сплошь большевики). Стоявшие в Старой Руссе две сотни казанов были настроены против солдат. В селе Медведь — 175 запасный полк и в Боровичах — 174 запасный полк были настроены в нашу пользу. В самом Новгороде партийная организация состояла из 176 членов (за полторы недели до моего приезда было 102). По социальному составу члены партии распределялись так: 150 солдат, а остальные — рабочие. При этом коллективов по предприятиям еще организовано не было. Губисполком состоял из 30 человек, почти исключительно эсеров и меньшевиков; большевиков было только трое. Ясно, что губисполком не отражал действительного соотношения сил в данный момент.

Товарищи решили не терять времени и в тот же день устроить митинг 177 запасного пехотного полка, стоявшего в городе. Для созыва митинга мы направились в казармы. Там было грязно, душно, пахло кислыми щами. На неопрятных деревянных нарах обедали солдаты. Тов. Рошаль пошел разыскивать членов полкового комитета. Через несколько минут он сообщил, что митинг состоится на воздухе.

Мы вышли на двор и прошли на прилегающую к казармам площадь. Здесь возвышалась небольшая, видимо, когда-то наспех сколоченная трибуна. К нашему приходу на площади еще не было ни души.

Но вскоре, очевидно, по зову или сигналу, группами и по одиночке стали сбегаться солдаты. Их набралось несколько сот человек.

Для одного полка это было достаточно. Почти все свободные от работ и службы товарищи стеклись послушать большевистских ораторов. Я поднялся на трибуну и стал говорить.