Том 1. Стихотворения 1813-1849 - Федор Тютчев

Хотя «Из края в край, из града...» связано со стих. Гейне, тем не менее по своим настроениям, образному рисунку оно глубоко тютчевское и перекликается с такими, как «Сижу задумчив и один...» (мотив безостановочного бега времени, порождающего грусть), а также с «дорожными» стихотворениями, где изображено перемещение и в пространстве, и во времени («Песок сыпучий по колени... / Мы едем — поздно — меркнет день»), «Через ливонские я проезжал поля...» и подобные, но и «Как дымный столп светлеет в вышине...» (жизнь человека — «тень, бегущая от дыма»), «Русской женщине» (мотив «мелькания» лет), «Смотри, как на речном просторе...», «Успокоение» («Когда, что звали мы своим...»), «На возвратном пути», «Брат, столько лет сопутствовавший мне...» — стихотворениями разных лет, запечатлевшими раздумья и переживания, вызванные неумолимым бегом времени, человеческой жизни, неизбежностью утра (В.К.).

Оригинал содержит 3 строфы, в то время как у Тютчева их семь.

Приводим подстрочник оригинала:

Тебя влечет с места на место,И ты даже не знаешь почему;На ветру звучит нежное слово:И ты удивленно оборачиваешься.

Любовь, что осталась позади,Нежно зовет тебя назад!О вернись, я тебя люблю,Ты мое единственное счастье!

Но ты идешь все дальше, дальше без отдыха,Тебе не дано остановиться;То, что ты так любил,Тебе не суждено увидеть вновь.

Оригинал и перевод близки по форме. Оба сложены по системе двойной перекрестной рифмовки. В немецком тексте четырехстопный ямб (нечетные строки) перемежается с трехстопным ямбом (четные строки). Поэтому правый край стихотворения «изрезан» и звучание стихотворения не монотонно. Тютчевский вариант написан четырехстопным ямбом. Каждая строка содержит равное количество слогов — по восемь (Л.Л., М.М.).

Автографы (2) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 7 и 6.

Первая публикация — РА. 1879. Вып. 5. С. 134; тогда же — ННС. С. 40. Затем — Изд. СПб., 1886. С. 14; Изд. 1900. С. 86.

Печатается по второму автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 250.

В первом автографе есть название стихотворения — «Ночные голоса». 7-я строка здесь — «Музыки дальной слышны восклицанья», 8-я — «В саду фонтан, смеяся, говорит», 15-я — «Рой бестелесный, слышный, но незримый».

Во втором — название отсутствует, имеются разночтения по сравнению с первой: в 7-й строке — первая буква второго слова напоминает тютчевское «з», и тогда получается слово «зальной», а не «дальной» (ср. с написанием «з» в словах «сквозь», «музыки», «завеса», «изнемогло»), в первом автографе здесь было очевидное «д» и получалось слово «дальной». В 8-й строке второго автографа — «Соседний ключ слышнее говорит», в 15-й — «Мир бестелесный, слышный, но незримый». Все строфы и здесь отчеркнуты. Знаки препинания несколько изменены. Складывается впечатление, будто поэт первоначально не дифференцирует знаки препинания, а обозначает какие-либо остановки, смысловые и интонационные, знаком тире. Все стихотворение как бы строится на эффекте недоговоренности: и восклицания, и вопросы, и утверждения не выражают всего, что можно бы сказать; к тому же тютчевские многоточия здесь не короткие, а длинные: после слова «говорит» стоит пять точек, после «уснул» — четыре, после «гул» (12-я строка) — восемь, до самого края страницы поставлены точки, больше они здесь и не вмещаются; после слова «непостижимый» стоят четыре точки (тоже до самого края страницы), после слов «в хаосе ночном» — пять точек, и опять до самого края. Поэт эстетически переживает мир непознанного, не подлежащего словесному выражению, но он существует, и многоточия о нем напоминают.

Печаталось везде под названием «Ночные голоса», что соответствовало лишь раннему автографу. В первых трех изданиях 7-я строка — «Музыки бальной слышны восклицанья». Но уже в Изд. 1900 — «Музыки дальной слышны восклицанья». Однако в Изд. Маркса снова — «Музыки бальной слышны восклицанья», но в изд. Чулков I и в Лирике I — «Музыки дальной».

Датируется 1830-ми гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

«Как сладко дремлет сад темнозеленый...» — это шестое стихотворение с образом хаоса: «Видение», «Последний катаклизм», «Как океан объемлет шар земной...», «О чем ты воешь, ветр ночной?..», «Сон на море» — во всех, кроме второго и третьего в этом перечне, употреблено и самое слово «хаос». Если в прежних стихотворениях о хаосе были акцентированы чувства тревоги, страха, распада сознания, то в рассматриваемом — выделены идеи и переживания таинственности, непостижимости хаоса, поддерживается мысль о его бестелесности и иррациональности. Впервые именно в этом стихотворении появился характерный для Тютчева образ «завесы»; ею оказывается ночь, опускающаяся на дневной мир как занавес.

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 1 об.

Первая публикация — РА. 1879. Вып. 5. С. 125; тогда же — ННС. С. 15. Затем — Изд. СПб., 1886. С. 61; Изд. 1900. С. 29.

Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 250.

Написано на обороте листа, на котором — «Восток светлел — ладья катилась...», на втором листе — «Какое дикое ущелье!..», затем — «С поляны коршун поднялся...»; таков контекст автографов стихотворения. Правка внесена поэтом в 5-ю и 6-ю строки: «Лишь мотыль снует незримый / Слепо в воздухе ночном...»; сверху, частично на полях и над стихотворными строчками написан мелким почерком новый вариант двух строк: «Мотылька полет незримый / Слышен в воздухе ночном...». Строфы отделены друг от друга чертой. В синтаксическом оформлении преобладают многоточия, а также восклицательные знаки с многоточиями. Они обозначили открытость, незавершенность эстетической эмоции, постоянные остановки от переполненности плохо поддающимися выражению чувствами; получается как бы переключение индивидуальной духовности в большой и бескрайний внеличностный мир, скрытого, не выраженного в словах, но подразумеваемого влечения к нему.

Печаталось везде под названием «Сумерки». Основное отличие оформления текста состояло в том, что от издания к изданию приглушался эмоциональный подъем автора, его восклицания постепенно превращались в утверждения. В РА строки 7, 8, 14-я заканчивались восклицательными знаками, в ННС остались лишь два восклицания (в 7-й и 8-й строках), также и в Изд. СПб., 1886, а в Изд. 1900 — один восклицательный знак, лишь в 7-й строке. В Лирике I воспроизведен интонационный рисунок стихотворения.

Датируется 1830-ми гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

У Л.Н. Толстого это стихотворение было одним из самых любимых. Он отметил его буквой «Т!» (Тютчев) (ТЕ. С. 145). А.Б. Гольденвейзер рассказывает и по памяти цитирует (см. дневн. запись 7 декабря 1899 г.) писателя: «На столике у него лежал том Тютчева... Заговорили о Тютчеве. На днях Льву Николаевичу попалось в «Новом времени» его стихотворение «Сумерки». Он достал по этому поводу их все и читал больной. Лев Николаевич сказал мне: «Я всегда говорю, что произведение искусства или так хорошо, что меры для определения его достоинств нет — это истинное искусство. Или же оно совсем скверно. Вот я счастлив, что нашел истинное произведение искусства. Я не могу читать без слез. Я его запомнил. Постойте, я вам сейчас его скажу...». Лев Николаевич прочел тютчевское «Сумерки» тихим, прерывающимся голосом, почти шепотом, задыхаясь и обливаясь слезами. Он менее всего «декламировал», но и не произносил стихи как прозу; чтение было мерным, и ритм стиха, несмотря на прерывистость, ясно ощущался» (Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1959. С. 56–57).

К.Д. Бальмонт тоже восхищался стихотворением: «Как тонко угаданы Тютчевым различные состояния в жизни Природы — буря на море, ночь, утро в горах, зарницы и сумерки (процитировано стихотворение. — В.К.). В этом стихотворении, полном тонкого художественного импрессионизма и музыкальном, как колыбельная песня, мысли и чувства угасают, как гаснут облака на вечернем небе. И под этот тихий ритм душа проникается той тихой печалью, с которой травы наклоняются к поверхности пруда, где отразилось последнее мерцание сумерек» (Бальмонт. С. 85–86). Таков эстетический комментарий поэта к тютчевскому стихотворению. В.Ф. Саводник (Чувство природы в поэзии Пушкина, Лермонтова и Тютчева. М., 1911. С. 186) заметил: «Здесь метафизический порыв личности — выйти из пределов своего «я», страстная жажда слияния с мировой жизнью, не находят в себе осуществления, не разрешаются в гармоническом чувстве. Отсюда — состояние душевной неудовлетворенности, «тоски невыразимой», — составляющее такой резкий контраст с бесстрастным, самоудовлетворенным спокойствием природы». С. Адрианов (Вестник Европы, 1912. № 10. С. 407–408) дал психологический комментарий: «А когда он молился сумеркам (цитирует вторую строфу — В.К.), то ведь тут ясно звучит жалоба усталого человека, надорвавшегося и замучившегося. Это не верховная мудрость, а крик отчаяния. Непосильным показалось душе бремя, на нее возложенное, и возопила она: «О, лучше не жить!»