Том 1. Стихотворения 1813-1849 - Федор Тютчев

Автограф неизвестен. Авторизованный список — Сушк. тетрадь. С. 12–13. Список — Муран. альбом. С. 13–14.

Первая публикация — Совр. 1836. Т. III. С. 21–22, под номером XVI, в общей подборке, имеющей название «Стихотворения, присланные из Германии» с подписью «Ф.Т.». Перепечатано — Некрасов. С. 65–66; Совр. 1850. Т. XIX. № 1. С. 65–66. Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 9–10; Изд. 1854. С. 15; Изд. 1868. С. 18; Изд. СПб., 1886. С. 73; Изд. 1900. С. 106–107.

Печатается по авторизованному списку Сушк. тетради. См. «Другие редакции и варианты». С. 251.

Список Сушк. тетради содержит поправки Тютчева: вписаны 3-я и 4-я строки карандашом — «В ней есть душа, в ней есть свобода / В ней есть любовь, в ней есть язык...». В 12-й строке стояло слово «чудных» (оно воспроизведено в первом издании), которое исправлено на «чуждых». В 19-й строке было слово «солнце», исправлено на «солнцы», «дышет» исправлено на «дышат». В конце 20-й строки поставлен вместо точки восклицательный знак, в конце 2-й строки — многоточие. Отточиями обозначены пропущенные 2-я и 4-я строфы.

В списке Муран. альбома тютчевская правка текста Сушк. тетради не учтена, 19-я строка дана в прежнем варианте: «Для них и солнце, знать, не дышет». Тютчевский космизм мышления (поэт обозревает многие «солнцы» и чувствует их, многих, дыхание) здесь устранен. Последняя строфа представлена в каком-то компилятивном виде: 1-я строка — как в Совр. 1836 г. («Не их вина: пойми, коль можешь»), но 3-я строка — отчасти как в Совр. 1854 г.: «Увы! Души в нем не встревожишь», хотя окончание во втором лице плохо согласуется с 4-й строкой этой строфы.

Первое издание было подвергнуто цензурному исправлению — исключены строфы, как полагают исследователи, неприемлемые с ортодоксальной точки зрения. Но Пушкин сохранил след от пропущенных строф, заменив их точками (см. об этом: «Временник Пушкинского Дома». Пг., 1914. С. 14; Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1949. Т. 16. С. 144; Рыскин Е. Из истории пушкинского «Современника» // Русская литература. 1961. № 2. С. 199; Лирика I. С. 369–370).

Н.А. Некрасов перепечатал стихотворение, не воспроизводя поставленных в пушкинском издании точек, заменяющих пропущенные строфы. В дальнейшем печаталось так же. Разночтения коснулись последней строфы. В пушкинском Совр. она имела такой вид: «Не их вина: пойми, коль можешь, / Органа жизнь, глухонемой! / Души его, ах, не встревожит / И голос матери самой!..». Такой вариант строфы принял Г.И. Чулков (Чулков I. С. 246), считая, что Тютчев не очень дорожил рифмою, и консонанс (можешь — встревожит) «вовсе не оскорбителен для слуха» поэта (с. 384). Однако в некрасовском Совр. строфа была иной: «Не их вина: пойми, коль может, / Органа жизнь глухонемой! / Увы! души в нем не встревожит/ И голос матери самой!» В дальнейших указанных изданиях печатался этот вариант. В Изд. СПб., 1886 и Изд. 1900 текст стихотворения печатался таким, как в прижизненных изданиях 1850–1860-х гг., но приглушены восклицательные интонации. В Изд. СПб., 1886 появилась дата — «1829», но в Изд. 1900 она снята.

Датируется 1830–ми гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С. Гагарину.

Некрасов замечал в связи с этим стихотворением: «Любовь к природе, сочувствие к ней, полное понимание ее и уменье мастерски воспроизводить ее многообразные явления — вот главные черты таланта Ф.Т. Он с полным правом и с полным сознанием мог обратиться к непонимающим и неумеющим ценить природы с следующими энергичными стихами (здесь полное цитирование. — В.К.). Да, мы верим, что автору этого стихотворения понятен и смысл, и язык природы...» (Некрасов. С. 213). В Отеч. зап. С.С. Дудышкин дал эстетико-психологический комментарий: «Поэт ищет жизни в природе, и на его призывный голос она отзывается как истинно живой организм, полный смысла и чувства. Этому представлению природы поэт посвятил целое стихотворение, замечательное особенно по своей оригинальной форме. С первого взгляда подумаешь, что он говорит не о том, что так сильно занимает его самого, а о том, что вовсе не занимает других... (здесь полное цитирование. — В.К.) <...> Кроме второго куплета, не совсем поэтического, который мы отсылаем назад к автору для необходимого пересмотра, остальные стихи, все до единого, навсегда удержатся в литературе наравне со многими другими выражениями оригинального поэтического чувства. Этот немного жесткий, по-видимому, упрек поэта непоэтическим душам, в сущности, исполнен такой любви к природе и к людям! Как хотелось бы автору разделить наполняющее его чувство с другими, которые своею невнимательностью лишают себя одного из самых чистых наслаждений!..» (Отеч. зап. С. 66–67). Рецензент из Пантеона (с. 6) не принимает выражения «для них и солнцы, знать, не дышат».

Рецензент из ж. «Всемирная иллюстрация» (1869. Т. I. № 5. С. 75) сделал заключение о том, что «Тютчев, по преимуществу, поэт природы, пантеистический (не в смысле философском, но в смысле поэтического воззрения) взгляд на природу обнаружился в нем с самого вступления его на поэтическое поприще:

Не то, что мните вы, природа —Не слепок, не бездушный лик:В ней есть душа, в ней есть свобода,В ней есть любовь, в ней есть язык.

Эти четыре стиха лучше всяких толкований объясняют суть поэтического склада Тютчева». Впервые в этой короткой заметке употреблено понятие «пантеизм» применительно к мировоззренческой позиции поэта.

Н. Овсянников (Московские ведомости. 1899. № 212, 4 авг. С. 4) отозвался в целом о лирике природы Тютчева: «На природу Тютчев смотрит также своеобразно. Что сказал Баратынский о Гёте, то самое может сказать о Тютчеве по отношению его к природе: оба поэта разумели ручья лепетанье и говор древесных листьев, для них обоих открыта была звездная книга, с ними говорила морская волна. Природа для Тютчева была не слепок, не бездушный лик, в ней, — говорил он, — есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык». В.С. Соловьев отметил особое отношение поэта к природе: «Но у Тютчева, как я уже заметил, важно и дорого то, что он не только чувствовал, а и мыслил как поэт — что он был убежден в объективной истине поэтического воззрения на природу. Как бы прямым ответом на шиллеровский похоронный гимн мнимо-умершей природе служит стихотворение Тютчева «Не то, что мните вы, природа» (философ процитировал первую строфу. — В.К.) (Соловьев. Поэзия. С. 468). Вовсе не высшее знание, а только собственная слепота и глухота заставляют людей отрицать внутреннюю жизнь природы: «Они не видят и не слышат...» (процитированы еще три строфы. — В.К.) (там же).

К.Д. Бальмонт подтвердил мысль Соловьева о том, что Тютчев верит в одухотворение природы, а не механически использует традиционный поэтический прием. «Никогда этого не может случиться с истинным поэтом-пантеистом. У Гёте, у Шелли, у Тютчева убеждение в том, что Природа есть сущность одухотворенная, гармонически сливается с поэтическим их творчеством, рисующим Природу живой. Тютчев искренно верит, более того он знает, что Природа не бездушный слепок, а великая живая цельность. С ним явственно говорят звезды, он чувствует жизнь морских волн, и буря, волнуя реки и леса, ведет с ним тайный разговор. Тех, кто не понимает голосов Природы, он справедливо называет глухонемыми, которых не тронет голос родной матери. К сожалению, число этих глухонемых чрезмерно велико. Лишь немногим эпохам и немногим личностям свойственно это тонкое проникновение в жизнь Природы и религиозное слияние с ней. То, что является совершенно простым, легко достижимым, даже неизбежным, в эпохи создания космогоний и легенд, становится почти невозможным для современного ума, полного религиозных предрассудков или заблуждений позитивной философии. Природа превратилась для людей в бездушную машину, служащую для утилитарных целей, в нечто второстепенное, подчиненное, придаточное» (Бальмонт. С. 84–85). Характерным выражением этого отношения к природе Бальмонт считает тургеневского Базарова. В дальнейшем изложении своих идей автор ведет к мыслям Тютчева о природе как «самодовлеющем царстве» («Природа знать не знает о былом, / Ей чужды наши призрачные годы...»).

В.Я. Брюсов (см. Изд. Маркса. С. XXXIII) видит в стихотворении выражение тютчевского пантеизма и связывает его таким образом с программным, по мнению исследователя, «По дороге во Вщиж» («От жизни той, что бушевала здесь...»): «Вполне понятно, что такое миросозерцание прежде всего приводит к благоговейному преклонению перед жизнью природы: «В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык! — говорит Тютчев о природе. Эту душу природы, этот язык и эту ее свободу Тютчев стремится уловить, понять и объяснить во всех ее проявлениях» (с. 26). С.Л. Франк: «Его (Тютчева. — В.К.) интересует только объект, природа, мир; вся жизнь воспринимается им в категориях объективного, космического порядка. Природа есть для него сама по себе комплекс живых сил, страстей и чувств («не то, что мните вы, природа, не слепок, не бездушный лик — в ней есть любовь, в ней есть свобода, в ней есть душа, в ней есть язык»), а отнюдь не мертвый материал, который повинуется воле художника и в его руках служит послушным средством выражения его собственных чувств. И, с другой стороны, сама душевная жизнь человека ощущается им как область, входящая в порядок объективного бытия и подчинения космическим силам <...> Про душевно-мертвых людей говорится: «лучи к ним в душу не сходили, весна в груди их не цвела» <...> Все это у Тютчева не «образы», не символические приемы выражения душевных настроений, а восприятие их подлинной космической природы». Франк полагает, «что Тютчев-поэт с самого начала, искони живет в душе мира и себя самого сознает лишь звеном и проявлением этой объективной духовной жизни...», ученый обнаруживает в стихах поэта «космизацию души» (Франк. С. 10).