Атомка - Франк Тилье

— В последний раз я его видела вчера около шести вечера. Он быстро куда-то умчался, не объяснив причины. Обычно он приходит на работу к восьми утра, никогда не опаздывает. Так что скоро должен появиться.

— А меня бы как раз удивило, если бы он появился, — ответил Белланже. — Дома его нет, ощущение такое, будто месье Шеффер поспешно бежал, взяв с собой только самое необходимое, и как в воду канул.

Пеннен явно задело услышанное, она перестала качаться и вопросительно посмотрела на Белланже.

Тот достал из кармана фотографию Валери Дюпре и показал ее помощнице Шеффера:

— Знаете эту женщину?

— Видела, когда она приходила с профессором в больницу и месье Шеффер водил ее по разным отделениям. Еще я несколько раз видела, как они вместе обедали в ближайшем ресторане — метрах в ста от больницы. Но это было… да, в прошлом месяце. И все.

— А что, Шеффер всех своих женщин приводил сюда?

— Мне нет дела до личной жизни профессора, но, кажется, эта женщина была первой и единственной из его подруг, кто ступил на нашу территорию.

Шарко прекрасно понимал суть маневров журналистки: она искала информацию везде, где только могла. Белланже протянул помощнице Шеффера еще одну фотографию — глянцевый снимок мальчика на операционном столе:

— Это вам о чем-нибудь говорит?

Она поморщилась, покачала головой:

— Абсолютно ни о чем. А какое это имеет отношение к профессору Шефферу?

— Что вообще входит в круг его обязанностей в больнице? — ответил Белланже вопросом на вопрос. — Профессор сам оперирует?

Ивонна Пеннен помолчала — казалось, она не в восторге от того, что не удовлетворяют ее любопытства, — но все-таки какое-то время спустя стала рассказывать:

— У профессора очень много разных обязанностей, и они отнимают очень много времени, тем не менее он и диагностикой занимается, и пациентов ведет. А вот операций не делает. Впрочем, в нашем отделении вообще не оперируют, мы занимаемся исключительно диагностикой, исследуем функции всех систем человеческого организма, определяя, хорошо или плохо они работают, с помощью сцинтиграфии[56] или, например, метаболической радиотерапии. Проще говоря, мы вводим пациенту биологические индикаторы и по следам, которые они оставляют, смотрим, как ведут себя органы или железы. Профессор Шеффер — крупный специалист по щитовидной железе и раку щитовидной железы, он известен во всем мире.

— Сколько уже времени профессор тут работает?

— Да лет двадцать, не меньше. Он приехал из Соединенных Штатов, его отец был великим ученым, много сделавшим для развития ядерной медицины.

— Вам известна причина, по которой Шеффер-младший перебрался из Штатов во Францию?

— Родители его были французами, хотя и жили в США. Франция — его родная страна, и к тому же страна, где жила Мария Кюри, перед которой он всегда преклонялся. Думаю, речь шла о возвращении к корням, но, к сожалению, мне больше нечего вам об этом сказать…

Шарко чуть наклонился вперед, свесив руки между колен. У него болела шея, ныли плечи — наверняка из-за усталости и дикого нервного напряжения.

— Можно взглянуть на его кабинет?

Пеннен пригласила посетителей следовать за ней. Дверь кабинета была заперта, но помощница профессора достала из кармана запасные ключи. Кабинет оказался удобным, здесь царили идеальный порядок и чистота. Полицейские быстро обшарили все помещение взглядом.

— А детьми профессор в вашей больнице занимался? — спросил Шарко.

— Дети занимают очень большое место в жизни профессора, — ответила Пеннен. — Месье Шеффер еще в девяносто восьмом году основал фонд «Забытые жертвы Чернобыля» и вкладывает огромные деньги в этот проект. Отец Лео Шеффера оставил ему большое наследство, а кроме того, он может рассчитывать на поддержку богатых инвесторов.

Полицейские переглянулись: следы становились все более четкими.

— Расскажите нам об этом фонде.

— Фонд гуманитарный. Поначалу главным в его программе было исследование здоровья детей, проживающих в зараженных радиацией районах поблизости от Чернобыля. Профессор Шеффер провел много времени в Курске, русском городе близ границы с Украиной, — он создал там центр диагностики и лечения детей, облученных цезием-137, которого еще много в воде, фруктах и овощах зараженных территорий. Фонд в течение пяти лет отправлял на Украину, в Россию и в Белоруссию мобильные отряды, которые делали соответствующие измерения и занимались детьми, наиболее пострадавшими от воздействия радиации. Разрабатывались специальные программы питания на основе яблочного пектина, потому что пектин сильно уменьшает количество радиоактивного цезия в организме. Через центр прошли семь с лишним тысяч детей, и у них появилась хоть какая-то надежда.

Пеннен посмотрела на висевшую на стене у вешалки фотографию в рамке, где улыбающийся профессор Шеффер был запечатлен с какими-то людьми: тремя мужчинами и женщиной. Костистое лицо Шеффера было узким, как гарпун, и седоватая бородка тоже напоминала стальное лезвие.

— Здесь с профессором русские — команда, работавшая с фондом, — объяснила помощница Шеффера. — К сожалению, российское правительство, которому не нравились упоминания о том, что последствия чернобыльской катастрофы продолжают сказываться на здоровье людей, постоянно ставило профессору палки в колеса — и он вынужден был в две тысячи третьем году закрыть проект. Но нельзя сказать, что проекта больше не существует. Годом позже, и опять-таки фондом профессора Шеффера, были созданы диагностические центры в ближайших к урановым рудникам компании «AREVA»[57] деревнях Нигера, жители которых используют радиоактивные отходы при строительстве домов, а вы представляете, каковы тут могут быть отдаленные последствия… Эти центры все еще работают.

Глаза женщины, когда она говорила о профессоре, сверкали. Мужчина на фотографии не выглядел особенно привлекательным, но осанка у него была величественной.

— Кроме того, фонд финансирует — и почти на сто процентов — французскую ассоциацию «Солидарность с Чернобылем». Цель этой ассоциации — привозить детей из зараженных районов Украины, устраивать их на несколько недель во французские семьи, лечить, а затем возвращать родителям.

Пеннен снова показала им фотографии: дети лет десяти у автобусов, лица сияют улыбками.

— Очень многие из этих ребятишек, облученных цезием-137 и другими радиоактивными элементами, нуждаются в лечении. Если не дать им возможности подышать во Франции здоровым воздухом, поесть здоровых продуктов и не полечить, лучевая болезнь их в конце концов угробит. Приемные семьи знают, что взять к себе чернобыльского ребенка — отнюдь не развлечение: несколько раз в неделю его нужно возить в больницу на анализы, на курсы терапии. Тем не менее люди охотно на это идут, понимая, что могут подарить хоть немножко счастья этим обездоленным ребятишкам. Им делают подарки, их водят гулять в парк…

Белланже окинул взглядом бумаги на письменном столе:

— Наверное, за этими детьми наблюдают именно в вашем отделении?

— Да, конечно! Профессор сам ими занимается, сам их принимает. Он обожает детей. Потому-то и трудно поверить, что он мог уехать, никого из нас не предупредив. Я знаю его двадцать лет, и за это время он ни разу не пропустил встречи с ребятишками.

Белланже наклонился вперед, пристально глядя на нее:

— Вы хотите сказать, что и сейчас во Франции есть эти чернобыльские дети? Вот прямо сейчас?

— Около восьмидесяти мальчиков и девочек с неделю назад приехали на автобусе с Украины, чтобы отпраздновать здесь Рождество с семьями, которые их принимают, а в середине января они вернутся домой с мешками подарков.

Капитан полиции, не обращая внимания на завибрировавший в кармане телефон, достал еще одну фотографию и протянул ее доктору. Рука его чуть-чуть дрожала.

— Мы нашли этого потерявшегося ребенка ровно неделю назад. Вы его, случайно, не видели в отделении?

Пеннен внимательно всмотрелась в лицо десятилетнего мальчика, лежащего на больничной койке:

— Вроде бы не помню такого… Но, знаете, их столько проходит через наши палаты, что стопроцентной уверенности у меня нет.

— А татуировка? Такую татуировку вы когда-нибудь видели?

— Никогда, вот это точно. — Она покачала головой, села за стол и написала несколько слов на листе бумаги. — Что касается этого ребенка, вам надо спросить о нем Арно Ламбруаза. Он президент ассоциации, их штаб-квартира в Иври-сюр-Сен, и у них хранятся досье на всех приезжающих во Францию детей Чернобыля. Месье Ламбруаз даст вам точную информацию.

Иври-сюр-Сен, рядом с Мезон-Альфором.

Именно там нашли мальчика с запиской Валери Дюпре в кармане.

Выйдя на улицу, Белланже стал прослушивать сообщение на мобильнике. Шарко глубоко вздохнул, выпустив из себя облако пара, и машинально двинулся по дорожке. Он думал о Чернобыле, о своих находках на «Куртизанке», об этих нелюдях, творящих зло, — каждый на свой лад. Откуда в них это стремление заставить другого страдать, стремление убивать себе подобных? Когда все это кончится? Он шел, чувствуя себя попавшим в какую-то адскую спираль, из которой не вырваться. И понимая, что втянул за собой в эту спираль и Люси…