Атомка - Франк Тилье

— Я ведь не только о тебе что-то узнала, но и о себе тоже! Мне казалось, знакомство с твоим прошлым — хороший повод разобраться и в своем собственном. И потом… я благодаря этому чувствовала себя немножко лучше.

— Нам надо будет в ближайшие дни серьезно поговорить обо всем этом.

— И о том, что ты сказал мне в аэропорту.

Они уже приехали. Баскез пристроился к стоявшему на краю дороги автомобилю, образовав второй ряд, из его машины выскочили четверо и побежали к дому. Шарко припарковался прямо за ним.

Капитан перешел улицу и остановился перед домофоном. Позвонил в первую попавшуюся квартиру, попросил открыть и, как только щелкнул замок, распахнул калитку.

Судя по переданной в уголовку информации, Ферне занимал лофт в глубине мощеного двора между двумя строениями. Было уже темно, толстую корку смерзшегося снега покрывали следы — много следов, бо́льшая часть которых вела в лофт или из лофта.

Вооруженные люди в пуленепробиваемых жилетах быстрыми тенями скользнули вдоль стен к двери. Никаких предупреждений делать не стали. Один из полицейских двумя ударами четырнадцатикилограммового тарана по замочной скважине высадил дверь, и отряд, держа оружие наготове, вошел в дом.

На стенах гигантского помещения, состоявшего из одной-единственной комнаты со стеклянным потолком, они увидели множество фотографий — больших, прекрасных: портреты, пейзажи, репортажи о путешествиях за границу… Слева — всякое фотооборудование, справа — нечто вроде оранжереи, прямо напротив — экран огромного телевизора. Включенного.

Баскез вошел первым и первым заметил сидящего в кресле спиной ко входу человека. Собственно — только голову в бейсболке. Вместе с членами группы захвата он бросился вперед:

— Не двигаться!

Шарко и Люси, нервы которых были натянуты как струны, кинулись вслед. Комиссар летел стрелой.

Но, домчавшись, сразу понял: что-то тут не так.

На человека, сидевшего в кресле, направили шесть стволов, а он не пошевелился.

Чем ближе к нему подходили полицейские, тем сильнее чувствовался характерный запах аммиака — запах разлагающейся плоти.

Франк Шарко замедлил шаги. Он видел, как менялись лица коллег, как медленно опускались руки с оружием… Полицейские переглядывались, растерянные.

На шее человека в бейсболке, прямо под подбородком, краснела улыбка.

Зарезан.

Руки убитого бессильно лежали на коленях, и под них была подсунута грифельная доска с надписью мелом: «Df6+ — скоро шах и мат».

Люси тоже остановилась, посмотрела на покойника, на Баскеза, на Шарко и вздохнула:

— Да, это Реми Ферне. Точно он. Тот самый художник, с которым я встречалась и договаривалась о работе. Черт побери, я ничего не понимаю!

— Он умер не вчера, — сказал Баскез, — а добрую неделю назад.

И комиссар сразу же сообразил: бред убийцы в лодочном магазине не был никаким бредом, это была хорошо продуманная симуляция — он хотел запомниться продавцам. Он знал, что рано или поздно полицейские нападут на след лодки, вот и оставил для них сообщение.

Сообщение, разобраться в котором под силу одному Шарко.

Ох и поимел же его этот тип!

Баскез неистовствовал, глядя на доску:

— Подлец, какой же подлец!

Он глубоко вздохнул, пытаясь обрести спокойствие, и достал из кармана мобильный.

— Ничего здесь не трогаем и уходим. Если преступник оставил хоть какой-нибудь, хоть ничтожно малый след своей ДНК, нельзя лишать наших ребят возможности его обнаружить. Пошли отсюда.

Полицейские потянулись во двор, двое из них закурили. Люси знобило, она обхватила себя руками, стараясь согреться. Ей вдруг стало совершенно ясно, какая страшная опасность угрожает им с Франком, какой груз навалился на их плечи.

— Ферне был настоящим художником, и листовка у меня на стекле была настоящая, — сказала она комиссару. — Убийца позволил своей жертве спокойно делать все, что захочет, и все, о чем я его попрошу, а потом зарезал его и забрал результаты его работы.

Она смотрела на спутника своей жизни, тот выглядел совершенно измотанным, прислонился к стене, будто не держится на ногах, руки повисли… Люси подошла, прижалась к любимому:

— Все равно мы его…

— Или он нас.

Похоже было, Франк отчаялся. Люси редко доводилось видеть Шарко в таком состоянии, обычно он не сдавался, и многочисленные свидетельства, собранные ею для рождественского подарка, подтверждали это.

Шарко встряхнулся, приблизил лицо к лицу Люси, между ними оставалось всего-то сантиметров десять.

— Больше не хочу оставаться в своей квартире. Особенно после того, что мы здесь сегодня видели. Переночуем в отеле.

57

Франк Шарко укладывал чемодан, и смотреть на это было мучительно. Франк Шарко был вынужден бежать из собственного дома, как вор.

Но Люси смотрела, не произнося ни единого слова. Она чувствовала себя в какой-то мере ответственной за то, что ему приходится вот так вот бежать. Она знала, что Франк делает это главным образом потому, что хочет уберечь ее, не себя. Она представляла себе, как он страдает, представляла, какая черная буря бушует сейчас в мозгу этого опытного, чего только не пережившего полицейского.

Наступал вечер 22 декабря, и Шарко был убежден, что последний удар убийца нанесет послезавтра, в сочельник.

Был убежден, что грядет возрождение Красного Ангела, нечистой силы, которая сможет расправить крылья только после того, как уберет с пути виновника своего падения.

— Мы ему покажем, — бормотал Франк себе под нос, меря шагами комнату в поисках той или иной вещи. — Он у нас угодит в свой же собственный капкан.

Шарко подошел к окну, отодвинул занавеску, выглянул наружу:

— Ты где-то здесь… Посмотри на меня внимательно. Все равно я тебя поимею.

Нет, конечно, он сейчас не такой, как всегда, подумала Люси. И когда Франк возвращался к кровати, она встала у него на пути, притянула к себе, стала гладить его спину:

— Ему нас не уничтожить. Вдвоем мы сильнее его.

— Ему нас не уничтожить, — повторил Шарко, как под гипнозом.

Дальше они уже не разговаривали, только обменивались ласками, как любовники, предающиеся запретной любви. Про́клятой любви. Эти мгновения были прекрасны, но тоже мучительны — тем, что отведенное на любовь время вот-вот кончится.

Словно искорки во тьме.

А теперь надо было уходить. Надо было скрыться. Шарко с трудом оторвался от подруги, вернулся к платяному шкафу, стал вынимать оттуда вещи: теплые свитеры, рубашки, хлопчатобумажные футболки. На этот раз — ни костюма, ни какой-то другой выходной одежды.

— Делай, как я, — сказал он. — Возьми только теплое, ну и белье на смену, столько, чтобы мы могли продержаться три-четыре дня на морозе.

Но Люси будто застыла.

— Мы не можем вот так сбежать, — прошептала она наконец. — Мы не можем бросить расследование. Все эти дети, Франк, они…

Шарко взял подругу за плечи и заглянул в глаза:

— Мы никого и ничего не бросаем. Ни расследование, ни детей. Наоборот. Верь мне, пожалуйста.

Комиссар отпустил Люси, поспешно запер чемодан и вышел из спальни. Люси принялась укладывать вещи, хотя и мало чего понимала. У коллег не хватило времени рассказать все в подробностях, и пока расследование виделось ей фрагментарно… Собравшись наконец, она направилась к комиссару, который уже стоял у двери.

— Уходим, — сказал он.

Люси задержалась у елки.

— До чего же это грустно, — вздохнула она, — елка без подарков…

Шарко взял ее за руку — он больше не мог ни минуты оставаться здесь.

— Пошли, пошли…

Такси он вызвал на подземную стоянку, чтобы никто не увидел, как они кладут чемоданы в багажник. Когда машина выехала на улицу и они оказались посреди привычного городского шума, Шарко, попросив водителя сделать музыку громче, наконец разговорился.

— Мы имеем дело с самой худшей разновидностью охотника, Люси, — почти шепотом принялся объяснять он. — С охотником, который расставляет свои капканы так быстро, что мы не успеваем его поймать. Чертово время сейчас играет против нас. Намеченный срок — сочельник, Рождество, теперь это уже совершенно ясно. Охотник все подстроил так, чтобы кульминация наступила именно в этот момент, чтобы именно так сработал весь его зловещий механизм. Вероятно, он потратил недели, если не месяцы, на подготовку вожделенных шаха и мата. Я — черный король. Он вовлек меня в игру, он заставил меня плясать под его дудку. Он ждет, что в момент, когда прозвучит ультиматум, я буду тут как тут. Ибо он считает, что иначе и быть не может, понимаешь?

— Просто потому, что ты все всегда доводишь до конца и он это знает. Он это знает точно так же, как и я.

— Вот именно. А теперь представь себе, что случится, если он вдруг обнаружит, что черный король не откликается, что черный король исчез. Что его нет на шахматной доске.

— Возможно, он потеряет контроль над собой, у него поедет крыша.