Агата Кристи - Екатерина Цимбаева

Эта история, когда автор не смеет войти в зал для собственного чествования, стала одним из классических театральных и биографических анекдотов. Самой же Агате Кристи она казалась вполне естественной. Почему ее заставляют делать ради других то, что ей не нужно и неприятно? «Есть профессии, для носителей которых общественное лицо важно — например, актеры или политические деятели. Дело же писателя — книжки писать, это другая профессия». Добро бы профессия писателя считалась таковой повсеместно! А то объясните налоговым службам, что писатели работают… А нет, так хоть оставьте в покое того, кто ненавидит публичность.

Но был и в ее жизни звездный вечер.

В следующем, 1953 году в малопрестижном театре Вест-Энда «Друри-Лейн» увидела свет пьеса по рассказу «Свидетель обвинения». Ее поставил тот же Сондерс, но на сей раз он не верил в успех, отчего и загнал премьеру на задворки в самое неудачное время театрального сезона. Больше всего его беспокоил финал, совсем иной, чем в рассказе. Он требовал его переделать, Корк поддержал режиссера. Но память об уступке, сделанной некогда Стивену Гленвилу, была жива. Агата Кристи категорически отказалась: «Я решила не отдавать финал. Обычно я не держусь мертвой хваткой за собственные идеи — мне для этого не хватает убежденности, — но здесь твердо стояла на своем. Развязка будет такой и никакой иной — в противном случае я забираю пьесу из театра». И она сполна насладилась победой! Премьера оказалась такой, о какой она тщетно мечтала многие годы — лучшим вечером в жизни автора. Зал был переполнен, к удивлению Сондерса, хотя скорее удивительно его удивление — в конце концов, публика уже год держала «Мышеловку» на сцене. Агата Кристи, как обычно, забилась в самый темный угол закрытой ложи, и в мыслях не держа возможность общения с залом. Но занавес подняли — и тревоги ушли. Зрители встретили спектакль так, как только можно было мечтать. То была награда за великолепную игру актеров и гениальность автора.

«Я была счастлива, я сияла от восторга, слыша овацию в зале. Как только занавес опустился в последний раз, я, по обыкновению, выскользнула на Лонг-Акр. За те несколько минут, что я искала машину, меня окружила толпа приветливых людей, рядовых зрителей, узнавших меня. Они похлопывали меня по плечу и одобрительно восклицали: „Это ваша лучшая вещь, голубушка!“, „Первый класс — во!“ — и вверх взлетал большой палец или поднимались средний и указательный в форме буквы V — „Победа!“. Мне протягивали программки, и я радостно раздавала автографы. Мою замкнутость и нервозность как рукой сняло.

Да, то был памятный вечер, до сих пор горжусь им. Время от времени, копаясь в памяти, я извлекаю его оттуда, любовно оглядываю и приговариваю: „Вот это был вечер так вечер!“».

Через год она сама устроила в «Савое» прием по случаю годовщины спектакля, такой, какой не был бы ей неприятен — только для своих. Среди «своих» оказался и ее бывший деверь Кристобаль Кристи, тоже внезапно вышедший в драматурги. И ни тени Арчи.

Розалинда присутствовала. Со свойственной ей сдержанностью она ценила творчество матери, но ненавидела премьеры и приемы. Ведь грубая осада Стайлса журналистами в 1926 году произвела на нее в том ее уязвимом детском возрасте еще более тягостное впечатление, чем на ее родителей. Она вынесла всю эту осаду, не имея возможности уехать, под присмотром Карло, испытывавшей горечь подозрения в убийстве и, конечно, с трудом контролировавшей себя в присутствии девочки — чем она могла объяснить ребенку происходившее, если сама ничего не понимала? С тех пор ненависть к малейшей публичности вошла в плоть и кровь Розалинды. Обе свои свадьбы она потребовала провести без малейшей шумихи, без гостей, даже без подвенечного платья. Она не устраивала коктейлей и вечеринок, не выносила гостей, кроме принадлежавших к узкому домашнему кругу, не давала интервью. Журналисты, естественно, платили ей неприязнью и обвиняли в зависти и ревности к знаменитой матери. Несомненно, быть дочерью такой матери тяжело. Розалинда молча и мрачно несла свой крест, но никогда не переносила личные чувства на произведения Агаты Кристи. Она всегда их читала, и если ей нравилось, честно это признавала.

«Свидетель обвинения» имел самую счастливую судьбу не только на премьере. Он произвел фурор на Бродвее, и в пору антикоммунистической истерии маккартизма и «охоты на ведьм», когда современные сюжеты стали опасны для Голливуда, удостоился экранизации самим Билли Уайлдером. Права на экранизацию пьесы продали за 116 тысяч фунтов — сумму, ужаснувшую Корка (ожидавшего получить 5 тысяч). Он посоветовал немедленно передать полученные деньги вместе со всеми правами на фильм Розалинде по дарственной, не облагаемой налогами, и тем спас свою великую клиентку от немедленной долговой тюрьмы (нечего писать блестящие вещи! а написал — расплачивайся свободой).

Экранизация стала сенсацией. Чарлз Лоутон на сей раз оказался полностью на своем месте в блестяще сыгранной роли адвоката. Марлен Дитрих была непревзойденна в роли жены-немки. Тайрон Пауэр, звезда вестернов тридцатых годов, в роли молодого обвиняемого был умеренно хорош, но он играл на краю могилы, и Уайлдер сделал ему последний комплимент, предложив в сцене в кинозале посмотреть давний фильм с его собственным участием. И даже на маленькую роль старой служанки пригласили лучшую голливудскую комедийную актрису второго плана тех же тридцатых годов Уну О’Коннор, которая сделала свой эпизод в суде одним из ярчайших в фильме. Единственная из всех экранизаций по ее книгам, эта удостоилась одобрения Агаты Кристи, несмотря на то, что Уайлдер внес в финал элемент необходимого Америке хеппи-энда. Нет смысла добавлять, что фильм имел огромный кассовый успех, вышел в прокат и в СССР и, к радости Агаты Кристи, не разорил ее вконец, а обеспечил ее дочь.

«Свидетель обвинения» стал для Агаты Кристи высшей и последней радостью в театре и кино. И вообще ее жизнь после 1956 года пошла уже как-то не так. Она лишилась своей подруги Нэн Уотс, с которой так радостно было болтать о прошлых проказах. Давно еще мисс Марпл в романе «Объявлено убийство» проницательно сказала: «Человек остается один, когда уходит последний, кто помнил его молодым». Теперь одиночество постепенно начинало обволакивать и саму писательницу. Правда, с нею осталась дочь. И даже Арчи! В том же году он потерял жену, и Агата Маллоуэн послала ему великодушное письмо с соболезнованиями. Что он подумал, получив это первое после их встречи в 1927 году свидетельство ее внимания? Он ответил не менее благожелательным выражением благодарности за 30 лет счастья с Нэнси, которое ему подарила первая жена (!) — но они не встретились уже никогда.