Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Евреинов рассказывал о их путешествии по Италии в комическом тоне и, несмотря на явное неудовольствие Нины Васильевны, продолжал сыпать довольно грубыми шутками и остротами на ее счет. «Я даже подумал, — говорил он, — что Ниночка хочет меня уморить или, по крайней мере, спустить с меня пуд жира, таская в эти тропики, — сорок градусов в тени бывало. И главное, без передышки: переночуем в какой-нибудь таверне и ни свет ни заря несемся дальше, все по Бедекеру{40}, не пропуская ни одной достопримечательности у этих проклятых итальяшек. То церковь, то памятник, то вид. Да, не забуду я этого якобы „свадебного путешествия“… А в Вене — вот была переделка! Только что мы легли, вдруг Ниночке делается дурно. Лежит как мертвая, глаза закатились, руки, ноги, как лед. Я хочу бежать за доктором, хочу одеться — хвать, а платье мое исчезло. Я звоню прислуге, кричу: „Brücken, Brücken, wo sind meine Brücken?“ [79] — поднял всю гостиницу на ноги. А поганая немчура не понимает, что я ищу свои брюки. Они, видите ли, ночью уносят чистить платье, которое им надо выставлять за дверь. Ну, послал я за доктором, а Ниночка пришла в себя и ни за что не захотела видеть доктора. Пришлось его прогнать».

Пока Евреинов рассказывал, Нина Васильевна менялась в лице, видно, ей было очень неприятно все, что он говорил. Но он не обращал ни малейшего внимания на это. «Ну теперь, слава Богу, кончились эти Сицилии и Тауермины! Поедем в деревню и заживем там на славу».

Прощаясь с Ниной Васильевной, я успела ее спросить: «А ты довольна своим путешествием?» — «Нет, — поспешно ответила она. — Очень трудно было и теперь трудно».

Она несчастлива. Это ясно. Я уже не спрашивала себя почему. Теперь я догадывалась, что муж ей чужой, такой же далекий, как был до свадьбы, что она с ним не сблизилась. Что это, верно, и «трудно». Но догадки мои были очень смутные.

После всего пережитого на балу и на свадьбе Нины Васильевны во мне произошел какой-то перелом. Я сразу повзрослела, чему отчасти способствовали длинное платье и прическа и, главное, перемена в отношении ко мне окружающих, Феди в особенности. То ощущение мое, когда мы с ним сидели над рекой, и поцелуй руки на свадьбе. Все это что-то совсем новое, что превращало меня из девочки в девушку.

Что это? Любовь? Федя меня любит. А я? «И ты любишь его, — сказала Нина Васильевна. — Такое юное прекрасное чувство. Счастливые».

«Значит, мы любим друг друга, — уже уверенно после слов Нины Васильевны говорила я себе. — У меня настоящий роман».

Но Федя почему-то не писал, не давал о себе знать. Прошло лето, осень, от Феди ни звука. Зимой я перестала ждать от него писем, после того как получила деловую записку с просьбой вернуть ему какую-то бумагу, хранившуюся у меня, без единого слова ко мне лично. Я обиделась и вернула его бумагу, тоже не написав ему ни слова. От Нины Васильевны я узнала, что Федя кончает гимназию и поступает в Петербургский университет.

Нина Васильевна писала мне часто из деревни, где она теперь жила. Я отвечала ей длиннейшими письмами, в восемь — десять страниц. Я очень старательно сочиняла их, как некие трактаты, стараясь казаться в них очень серьезной, высказывала глубокие мысли, которые я тогда почерпала из чтения Гете, Аэурбаха, Шпильгагена, Жорж Занд, Бальзака и других.

Мысль идти в народ отошла на задний план, хотя я ей не изменяла еще. Но я уж очень была увлечена чтением художественной литературы, книг по искусству…

Меня очень сокрушало, что у меня нет таланта, как у Нины Васильевны, к музыке, чтобы всецело посвятить себя ему. Раз его нет, я хотела все сделать, чтобы проникнуть в творчество великих художников для понимания их гения. И мы с Ниной Васильевной читали под руководством сестры моей Саши том за томом историю музыки, живописи, литературы, я уж не говорю о романах, их мы поглощали в огромном количестве и русские, и иностранные. Дома у нас библиотека постоянно пополнялась вновь выходящими книгами, русскими и иностранными. И Нина Васильевна составляла себе свою библиотеку в деревне.

В наших вкусах с Ниной Васильевной было много общего, мы в книгах любили все возвышенное, романтическое и таинственное. Увлекались и спиритизмом, и гипнотизмом, и телепатией. И у нее, и в особенности у меня, была магнетическая сила. Держа ее за руку, я безошибочно угадывала ее мысли, могла внушить ей свои. Мы делали эти опыты при других, и они всегда удавались, и не только с ней, но и с другими. Мне дома запретили… то есть не запретили, так как запрещение на меня имело всегда обратное действие, но убедили бросить эти опыты. Я очень много сил тратила на них. Я даже боялась заболеть нервно. Но у нас с Ниной Васильевной навсегда остался интерес к этой силе, живущей внутри человека, которую можно вызывать по желанию известными приемами.

В деревне у Евреиновых

В следующую весну 1886 года пышно справляли годовщину свадьбы Нины Васильевны. Я с сестрами в первый раз поехала к ней в их имение Борщень Курской губернии. Туда должен был приехать и Федя. Я не видела его целый год, со свадьбы Нины Васильевны.

Я очень ждала встречи с ним, подогреваемая разговорами о нем с нею.

Но ничего не вышло из того, что мы с ней ждали. Федя держался очень натянуто, как светский молодой человек. Он все больше пребывал в мужском обществе и явно избегал оставаться со мной наедине. Когда это раза два случилось, я, как всегда прежде, завела речь о Нине Васильевне, но Федя так свысока и презрительно стал говорить вообще «о скуке бессмысленной помещичьей жизни, в которой погрязла моя сестрица», так все критиковал и осмеивал, не слушая моих возражений, что у меня сразу пропала охота с ним говорить.

Он был так несправедлив к своей сестре! За год жизни в деревне она очень много уже сделала: построила школу с удобной квартиркой для учителя, вокруг нее развела сад. Мы как раз с ней, под руководством их садовника, сажали сирень в этом саду, обносили его изгородью из лоз. Сейчас Нина Васильевна хлопотала о постройке бани для крестьян.

Когда я раз позвала Федю сажать с нами кусты, он насмешливо ответил: «Нет, избавьте, пожалуйста, я в эти игрушки больше не играю».

Нина Васильевна больше, чем я, огорчалась тем, как он держится. Она думала, что он сторонится меня из страха насмешек, она была уверена, что он не изменился ко мне, что чувство его ко мне очень глубоко. Мне так хотелось, чтобы это так было, что я верила ей. Но когда Федя вдруг сократил свое гощение у сестры и уехал, я совсем не грустила. Уж очень я была поглощена моей все возрастающей близостью с Ниной Васильевной и моими новыми впечатлениями от жизни в деревне, о которой раньше знала только по книгам, а здесь увидела воочию благодаря Нине Васильевне. И узнала ее в этом глухом углу Курской губернии очень хорошо, так как впоследствии ездила сюда часто и гостила здесь подолгу.