По законам Преисподней - Денис Чекалов

– Да подожди ты, глупая женщина! – закаркал Онуфрий. – Все ж тебе объяснили, и пяргамент с пячатью я тебе показал.

– Может, тебе и все равно, – отрезала вормовица. – Но я хочу знать, почему Андрианос умер? Почто его преступником объявили, за какие грехи такие вы его прокляли?

Староста немного смутился, но потом все же отвечал:

– Вормы те, сама знаешь, все были городские, – а что найдешь ты в городе этом? Грязь, магия, звездочетство, прочие порождения диабольские, – не в обиду вам будет сказано, высокая леди. Не каждый может с демонами ужиться. Те ауру волшебную излучают, коя на вормов действует угнетающе.

– Ну и что? – спросила вдова.

– Да как же «ну и что».

Онуфрий прокашялся, видимо, вновь хотел назвать ее глупой женщиной, но раздумал.

– Вот, решили они вернуться, так сказать, к истокам, к корням вормовитским.

Селяне во все глаза смотрели на старосту, и не могли понять, куда это он клонит.

– А дело-то в том, – продолжал, уже осмелев, Онуфрий.

Голос его окреп, и вид был уже не такой потерянный, как раньше.

– А дело-то в том, что пришли они, – ну смотрите, воздух у нас здесь чистый, вода прозрачная, никакого тябе волшебства да магии, или чаго другого. Вормы не смо’гли перенесть всю эту радость природы, так сказать, затосковали и померли.

Говорил Онуфрий уверенно, убедительно, а мушир Зет и его компания согласно кивали головами и громко поддакивали:

– Да!

– Ну и то…

– Конечно!

– Каждый поймет!

– Кто ж с этим не согласится?

Прочие не решались выступить против старосты, – но вряд ли были согласны с его словами.

Вдруг из толпы выступил старичок.

Смуглое лицо пряталось под большой соломенной шляпой. Носил он потертую хламиду-руб, из грубой опоны, подпоясанную сушеной змеей. В правой руке сжимал сучковатую палку, с раздвоенным наконечником.

– Ты, Онуфрий, – дребезжащим голоском начал ворм. – Глупость какую-то несешь, совсем уже непросветную. Гости, наоборот, должны были расцвести, а ты тут бухтишь, что от воздушка, свежей водички, фрухтов, – взяли и окочурились. Да ты хоть соображаешь, что говоришь?

Староста потемнел лицом, нахмурил узкие брови, и уставился на осмелевшего ворма.

– А ты, дед Анфим, случаем, не потчевал их своими грибками?

Тот смешался, – видимо, он в деревне славился как известный знаток поганок. Да и на шее у него висела связочка сухих подберезовиков, вместо бус.

– А при чем тут это? – засмущался старик. – Ну, угостил, конечно, а как же не поделиться? Всем известно, что я…

– Не ты ли их отравил?

Как-то незаметно, соседи поотстранялись, отошли от Анфима чуток подальше, не желая стоять рядом с отравителем.

Дед почесал в затылке, сорвал с нитки сухой гриб, пожевал его и ответил:

– Ну ладно, ты староста, тебе и видней, – и юркнул в толпу.

Онуфрий хотел было праздновать победу, но снова зазвенел голос Анте.

– Странные дела в слободе творятся! Раньше, Онуфрий, по правде ты поступал, как прадеды завещали. Но сейчас…

Зет хотел было подойти и приструнить вдовицу, но на пути его вырос огненный столб, припалив оселедец.

– Вот я и говорю, – разорялась Анте. – Во все времена муширом брали ворма серьезного, умелого в ратном деле. А вы посмотрите на этого балбеса’!

Верзила стал неловко оглядываться, сразу не поняв, о ком речь.

Анте не унималась:

– Где ж это видано, чтоб мушир с деревянной саблей ходил?! Настоящей, небось, отродясь в руках не держал!

Зет покраснел, смутился, – и чем дольше смотрел на разгневанную вормовицу, тем сильней закипал от негодования.

– Саблю такую я ношу потому, что слобода у нас мирная! И оружие мне не нужно. Я и кулаком так приложить могу, что не подымешься, ты это попомни!

– Можно, можно, я скажу? – высунулся молодой ворм.

Протиснулся сквозь толпу, встал напротив Онуфрия, обращаясь к селянам.

– Мне хотя маменька строго-настрого запретила, да я молчать не могу.

Щеки одной из вормовиц, стоявшей возле колодца, вспыхнули от стыда и гнева. Будь ее воля, схватила бы сынка двумя лапами, а остальными влупила.

Но вмешаться сейчас, на глазах у демона, она не решилась. А судя по мстительно поджатым губам, – дома юного ворма ждали плюхи и колотушки.

– Мы с приятелями, – мальчишка кивнул на своих товарищей.

Те смущались, вздрагивали хвостами и прятались за спины селян.

– Поздно вечером, мы с приятелями отправились в Тетеревиную рощу.

– А чего это вы в такой поздний час шлёндрали? – задал ехидный вопрос Онуфрий. – По лавкам должны были сидеть, или родителям помогать.

– А мы и помогали, – важно ответил малец. – За селом жужлы завелись; всю сурепку нам поедят. Спят они по ночам, вот мы и пошли гнездо ихнее подпалить.

Онуфрию сказать было нечего, – в слободе такими делами, и правда, занимались обычно дети да старики.

– А гнездо это вточня за вашим-то домом, староста, – продолжал мальчишка. – Могли бы и сами усмотреть. Идем мы, все уже спят, токо у вас огонечек светится. Слышим потом, – щеколда стукнула, и с задней двери выходят существа странные, в черных плащах, масках, шляпах, – ясно, что не вормы. Мы и скумекали: что они в слободе, да в такой поздний час, делают? Уж не замыслили ли супротив Онуфрия зло какое? Подошли поближе, и видим, – вы, дяденька староста, раскланиваетесь с ними, любезничаете, чуть ли не ручки целуете.

– Ну я до ушей твоих доберусь, – пробормотал Онуфрий. – Дай срок. Расцелую, мало не покажется. Как же ты, поганец, мог видеть, коли б на забор не залез? Хулиганье беспорточное.

Селяне начали переглядываться, шушукались, кивая на старосту.

Мальчишкам врать вроде бы и незачем; но и поверить в их рассказ тоже было непросто.

Ворменок повысил голос:

– Потом двое эти дошли до избы, где пришлые жили, да и накорябали что-то на дверях и окнах. Знаки-тко загорелись да погасли, а потом еще взяли, гостюшки ваши, и, как черти, принялись скакать вокруг дома. Семь кругов сделали, – даже запыхались. На лошадей повскакали, – а кони ихние недалёко стояли, – и умчались. А вормы-то эти, пришлые, которым ты, дяденька Онуфрий, дал приют, через день-то и померли. Замыслил ты, верно, с чужаками недоброе; что ты на это скажешь?

Лицо юного ворма осветилось, словно он был праведником, идущим на костер.

– Так что ты, Онуфрий, можешь сказать своим соседям? – повторил он.

– Та ничего я не буду говорить, – отмахнулся староста от назойливого мальца. – Врете все; яблоков моих понакрали, а теперь невесть что плетете.

– Нет, нет, подождите, – заволновались селяне. – Да что это у нас происходит?

– Слушайте, вормы добрые! – засепетил Онуфрий. – Клянусь иконой Лемминга Чудотворца…