По законам Преисподней - Денис Чекалов

– Слушайте, вормы добрые! – засепетил Онуфрий. – Клянусь иконой Лемминга Чудотворца…

Отравленная стрела просвистела в воздухе.

Тонкое древко было вырезано из слоновьей ольхи, а наконечник светился тремя магическими глазами.

На краткий миг, она замерла возле старосты, едва ли не уперевшись ему в кадык, – затем дрогнула, медленно развернулась, – словно стрелка компаса, когда стоишь над залежами мифрила, – и понеслась прочь.

С тихим звоном растаяло заклятие бумеранга.

Каждый эльф носит с собой десяток, – вот почему у нас так мало врагов.

Не задерживаются.

– Кара небесная! – завизжали вормы.

У околицы раздался сдавленный крик.

Несколько селян, стоящих под апельсиновым дубом, с ужасом увидели на своих лицах кровь.

– Берегись! – крикнул один из них, и им на головы упал кротоглав.

Франсуаз подбежала к ним, держа в руках обнаженную дайкатану.

Но в этом уже не было необходимости.

Отравленный наконечник пробил воину горло, треугольный лук выпал из его пальцев.

– Довольны теперь? – зашипел Онуфрий. – Из-за вас пришли кротоглавы диабольские! Покайтесь, несчастные; враг грядет, убьет ваших жен и ваших червячат; а вас самих превратит в рабов.

В бессилии, он потряс сухонькими кулаками. Хотел еще на колени пасть, да немного землю погрызти, – но испугался, что сам потом не поднимется, а просить о помощи будет неловко.

Я склонился над умирающим.

Тот взглянул на меня, и ненависть мешалась с тенями смерти в его глазах.

– Ты не знаешь, эльф, Что вырвалось на свободу… Скоро от этой червивой деревеньки ничего не останется. А ты сам…

Его тело вздрогнуло, ледяные пальцы вцепились в мою ладонь.

– Хозяин придет, – прошептал кротоглав. – Никому не будет пощады.

Он замолчал.

Тонкая струйка крови брызнула из его рта.

Онуфрий, бледный от ужаса, подскочил ко мне, склонился над кротоглавом и попытался его встряхнуть.

– О великий Лемур, – воскликнул староста. – Он что-нибудь успел сказать?

Никто ему не ответил; вормы были слишком испуганы.

Повторить последние слова умирающего, – все равно, что испить вместе с ним Чашу смерти.

– И часто на вас дохлые кротоглавы падают? – спросил я.

Анте зябко завернулась в серый платок.

– Давно у нас неспокойно. Вот уже год какие-то гости ходят к Онуфрию, да все по ночам. И что-то они там шушу да мушу, сюкретничают за спиной у односельчан. Никогда такого не бывало в честной вормовской слободе. А уж и верно, как завелся на яблонке червяк, так всем яблокам будет плохо, – и она с негодованием уставилась на Онуфрия, наверное, ожидая, что тот сейчас сгорит от стыда.

Однако староста не собирался этого делать, – а только бестолково притопывал, размахивал руками и тревожно оглядывался по сторонам.

– Стрелок был один, – сказала Франсуаз.

Она успела проверить периметр и вернуться, – так же незаметно, как и ушла.

– Но я нашла вот это.

Девушка подбросила на ладони потухший адамантин.

Магический глаз исподволь следил за деревней, и сообщал неведомому колдуну о каждом шаге ее обитателей. На гранях драгоценного камня, корчились руны Призрачного тумана, – поэтому вормы не видели соглядатая, и ничего не знали о нем.

Приметив камень, Онуфрий подхватил запыленные полы хитона, и со всех ног кинулся к своему дому. Калитка за ним захлопнулась, староста юркнул в дверь, и мы услышали, как гремят засовы.

– Спятил, наверное, – почесал в розовом затылке Зет.

Теперь забияка держался ближе ко мне, – такие, как он, всегда встают на сторону победителя.

Франсуаз шагнула к калитке, и одним взмахом меча снесла ее с петель. Взбежав на крыльцо, она уже собиралась вышибить дверь, и вытащить старосту за загривок, – но в этот момент глубокие трещины пробежали по стенам дома.

Тонкие щупальца выползали из них, рвались, истекая кровью, и обращались в астральные письмена. Железные твари явились из рокочущих вихрей, и начали пожирать землю. Магия растворялась в воздухе, наполняя слободу возгласами отчаяния.

Вормы сбились в кучу, многие крестились хвостами, и шептали молитвы святой Выдре.

Франсуаз отпрыгнула в сторону, дважды перевернувшись в воздухе через голову.

К слову, надо спросить, зачем она это делает.

Над крышами домов заметались призраки; то были лица, залитые кровью и обезображенные глубокими шрамами. Видения сталкивались, на миг сливаясь в одно, – и вновь разделялись, обретя новые черты.

– Горе нам! – воскликнула Анте. – Сам Нидгаард гневается на нас.

Земля разверзлась, и горячий пар забил из глубоких трещин.

Вместе с ним, на поверхность возносились обрывки проклятых душ; парили в горячем воздухе, корчась от адских мук, и личинки харблингов расползались по обагренной земле.

– Мы все прокляты! – в ужасе закричал кто-то.

На наших глазах, дом Онуфрия медленно погружался в землю. Призраки взвыли; огненный ветер подхватил их, смял горящей рукой, и унес в зубастые пасти трещин. Древняя магия исчезла, а вместе с ней – и видения Нидгаарда.

Наступила мертвая тишина.

Над слободой сгустилась чорная туча, и свистящий шепот застелился между деревьями.

– Что есть жизнь одного, когда решаются судьбы мира?

Из-под земли, там, где стоял дом старосты, раздался сначала жалобный, а потом все нарастающий крик ужаса, боли и отчаяния.

– Так воскричите вы все, но никто не придет на помощь.

Вормы оглядывались, не в силах понять, откуда слышится голос, – но черная злоба была разлита вокруг, казалось сочилась с самого неба.

Страх, охвативший вормов, внезапно обратился на Анте.

Слободяне во всем винили ее: если бы вдова не привела чужаков, все бы оставалось по-прежнему. Лица посуровели, кое-кто вновь потянулся к вилам, – и взгляды, которые я ловил на себе, были едва ли не темнее, чем черная туча над нашими головами.

Время клонилось к обеду, а я не люблю пропускать обед.

Я щелкнул пальцами.

Земля треснула, – медленно, словно борясь с незримыми силами, дом Онуфрия начал подниматься из Бездны. Туча рассеялась, и изумленным селянам вновь предстало жилище старосты, – несколько подзасыпанное глиной, травой, и дерном.

Если постараться, можно вернуть цветник и деревья; сперва я подумал, что это лишнее, но без них картина была неполной. Я произнес еще одно заклинание, и раскидистые вишни поднялись над землей, вместе с аккуратными клумбами, кустами крыжовника и шипящим от гнева жирным котом, державшим в зубах палец праведника.

Дверь открылась, правда, с трудом, – немножко скособочилась, и я не стал ее поправлять. Не потому, что не мог, а просто в назидание старосте, – пусть потрудится.