Русский аркан - Александр Громов

Лопухин бежал со всей скоростью, на какую был способен. Мир вокруг него остановился. Вот некоторые гуляющие обернулись на дикий крик и замерли в оцепенении, вот японский гвардейский офицер указывает стеком на грозящую цесаревичу опасность, но гвардейцы еще не осознали, что надо делать, вот два русских морских пехотинца проявили медленный интерес…

Поздно!

Крича нечто бессвязное, но, несомненно, гневное, японский городовой стремительно набегал на цесаревича, а тот – Лопухин видел это отчетливо – лишь выкатил глаза и рот раскрыл, не то испугавшись, не то изумившись…

И как же глупо все это было! Уберечь цесаревича от одной беды, затем от другой, распознать вторую – и не суметь спасти наследника престола российского от обыкновенного японского полицейского, выведенного из себя кощунственным поведением заморского варвара! Преступно глупо…

Некая тень метнулась из-за угла «часовни» – невысокая, коренастая, почти квадратная. И в тот момент, когда японец уже не мог остановить удар, этот квадратный человек – Лопухин узнал боцмана Зорича – оказался точно на линии удара. Между японцем и цесаревичем.

И принял удар.

В следующее мгновение граф налетел на японца, сбил его с ног и, не удержавшись, покатился сам. Проворно вскакивая, вновь невольно запечатлел в памяти застывшую, как на фотографическом снимке, картину: замерший в падении навзничь боцман с тонкой красной полосой от ключицы до пояса, обернувшийся, но еще не застегнувшийся цесаревич с отвисшей челюстью, бегущие к месту покушения японские гвардейцы, спешащие на выручку морпехи во главе с неизвестно откуда взявшимся Розеном и с ними Нил, черти бы его взяли…

Японец тоже вскочил. Он не выпустил из рук саблю. Мгновенно обведя пространство вокруг себя диким взором, он издал еще один вопль и вновь бросился на цесаревича, в безумном гневе своем полностью игнорируя Лопухина. И напрасно.

Подсечка заставила его вновь упасть. Подняться ему уже не дали. Налетевшие гвардейцы с хриплым хаканьем полосовали безумца саблями, и звук был такой, какой бывает, когда хозяйка рубит секачом капусту в деревянном корыте.

– Ваше императорское высочество, вы живы? – кричал подбежавший Розен, а цесаревич в ответ только пялил глаза, не в силах произнести членораздельное слово.

– Полковник, уведите его! – крикнул Лопухин таким голосом, что никто не усомнился в его праве приказывать. – Быстро! Найдите врача. Все прочь отсюда! Все, я сказал!

Не дожидаясь, когда Розен исполнит требуемое, он опустился на колено и наклонился над Зоричем. С первого взгляда было понятно: с такими ранами не живут. Минуты боцмана были сочтены. Просто удивительно, что он еще дышал и, мало того, был в сознании.

– Почему? – тихо спросил его Лопухин.

Ему пришлось повторить вопрос, прежде чем боцман понял и шевельнул губами. Но сказать ничего не смог.

– Почему вы спасли жизнь цесаревича? – настаивал Лопухин. – Вы ведь хотели его убить. Почему вы не сделали этого раньше?

Губы боцмана судорожно шевелились. Он пытался говорить. Любой, кто не раз видел смерть, знает: в последний момент умирающим подчас надо сказать многое тем, кому еще суждено жить. Очень надо. Но не всегда получается.

– Слав… – с трудом выговорил Зорич. – Не глу…

– Все верно, – кивнул граф. – Так я и думал. Конечно, вы член «Русской рати», патриот и монархист. Настолько монархист, что ради идеи монархии готовы поднять руку на недостойного, с вашей точки зрения, наследника престола, не способного принести России ничего, кроме бед. Так?

Глаза боцмана показали: так.

– Но вас устраивала далеко не всякая смерть цесаревича. Смешной, глупый и уж тем более позорный вариант смерти никак не годились – они нанесли бы ущерб престижу монархии. Перед вами поставили задачу: убить, но так, чтобы гибель цесаревича выглядела возвышенно-героически. Во время боя с исландцами вам не удалось осуществить ваше намерение – цесаревич сидел взаперти. Позже не нашлось достойной причины для славной гибели. Временами вам мешал я. Ведь это вы копались в моей каюте? Хотели понять по моим заметкам, насколько близко я к вам подобрался, верно?

Зорич медленно опустил и поднял веки: все верно, все так.

– И в дирижабль стрелял тоже ваш человек? Вы в это время находились на судне, я знаю. Кто же стрелял?

– Не… – простонал боцман, мучительно пытаясь помотать головой. – Не…

– Не ваш? – Лопухин помолчал секунду. – Странно. Но я вам верю. Вы идеалист и служитель идеи. Возможно, даже благородной, – добавил он, понизив голос. – Сейчас вы чувствуете, что умираете полным дураком, ибо вы спасли цесаревича, вместо того чтобы убить его. Спасли от позорной смерти ради идеи. Не казнитесь: вы все сделали правильно и в некотором роде достигли своей цели. Цесаревич Михаил Константинович не будет царствовать. Он принял решение отказаться от своего права на престол.

Пузырящаяся кровь выступила на губах боцмана, и все же губы сложились в подобие улыбки.

– А теперь, когда ваша цель достигнута, дайте мне понять: кто из руководства «Русской рати» приказал вам совершить злодейство? Такое решение не могло быть коллегиальным, это сделал один человек… один решительный человек в толпе болтунов. Кто он? Адмирал Грейгорович?

«Да», – показал глазами умирающий Зорич.

– Лично?

«Да».

– Спасибо.

Боцман закашлялся. Этого только и ждала струя крови, мигом хлынувшая изо рта. Тело боцмана выгнулось, глаза закатились. Начиналась агония.

Лопухин поднялся с колен. Немного кружилась голова. Вокруг него, держась на расстоянии нескольких шагов, стояли люди, много людей, русских и японцев. В сопровождении полицейского поспешал бегом какой-то японец в европейском сюртуке, котелке и с небольшим саквояжем в руке – наверное, врач. Он ничем не мог помочь умирающему – ни сразу после сабельного удара, ни тем более сейчас.

– Ваше сиятельство! – дискантом выкрикнул потрясенный Нил. – Николай Николаевич! Что же это?

Лопухин досадливо дернул щекой, и юнга замолк. С ощущением полной опустошенности граф подумал о том, что сейчас предстоит нудное многочасовое действо: составление протокола, официальные и неофициальные извинения японских властей, надоедливые душевные излияния цесаревича, вероятно, еще один прием во дворце микадо, бесчисленные пустые вопросы чиновных любопытствующих…

Сейчас больше всего на свете он хотел остаться один. Пусть ненадолго. Он хотел попытаться мысленно примерить на себя трагическую раздвоенность боцмана Зорича, вынужденного закрыть своим телом ничтожного человека, которого он презирал и ненавидел всей душой и которого без тени сомнения намеревался уничтожить в достойных его положения декорациях. Заговорщик, но ведь герой! Нет, поразмышлять об этом здесь не дадут… Потом, потом… Но пока никому ни полслова. Пусть боцман считается героем, пусть будет похоронен в японской земле с отданием всех воинских почестей.

Он ведь и в самом деле герой.

– На Митьку! Пусть на Митьку покушаются, – как сквозь вату услыхал Лопухин срывающийся от запоздалого испуга голос цесаревича.

Тот все еще застегивался.

Он думал, что, вновь оказавшись на борту корвета, проспит чуть ли не до самого Владивостока, наверстывая упущенное. Но он проспал всего лишь десять часов и, проснувшись, ощутил себя бодрым и свежим, как будто не было хронического недосыпания последних недель. «Все будет хорошо, – сказал он себе. – Теперь все будет хорошо».

В кают-компании вслух обсуждали невероятное решение цесаревича, и Пыхачев лишь просил офицеров умерить пыл, но диспуту не препятствовал.

– Ничего не выйдет! – доказывал Канчеялов. – Государь, возможно, согласится с решением его императорского высочества передать право наследования… это будет только к лучшему… но принцесса Фудзико?! Нет и нет! Японки, господа, очень практичны. Согласится ли принцесса довольствоваться ролью великой княжны, не претендуя на большее? Вот уж вряд ли! Нет-нет, господа, этот брак не состоится из-за отказа самой принцессы Фудзико…

– Он состоится, – не очень-то вежливо, зато веско перебил Лопухин, и за столом мгновенно наступила тишина. – Он состоится именно потому, что японки очень практичны, как вы, господин лейтенант, верно подметили. Они прекрасно знают цену синице в руке, особенно если журавль недостижим. Госпожа Фудзико умна, она не станет бессмысленно гоняться за журавлем. – Он повертел в пальцах вилку и вдруг улыбнулся. – Леонтий Порфирьевич, не найдется ли у вас случайно парочки хаси? Представьте – привык. Японцы правы, что едят палочками, после них нож и вилка кажутся варварскими предметами…

Корвет ходко шел на норд, держась в виду японских берегов. В дымке проступали туманные очертания гор. На мелкой волне то здесь, то там качались рыбачьи джонки. Слабый ветер приносил облегчение от жары, но плохо надувал паруса. Никого это не волновало: до родной земли угля хватало с избытком. Менее чем через двое суток корвет войдет в Сангарский пролив, а там и до Владивостока рукой подать. Только там можно будет счесть поручение государя выполненным. Не раньше.