Русский аркан - Александр Громов

А если не уберутся до тех пор, пока снаружи бесится тайфун?

У них мало времени, чтобы убить цесаревича. И с каждым часом его все меньше…

Крак! – порвалась бумага на решетчатой перегородке. В отверстие проник палец и исчез. Тотчас к отверстию приник чей-то любопытный глаз. Лопухин сделал недовольное движение – глаз мгновенно исчез. Дыра осталась. Поколебавшись, граф поднялся на четвереньки и заглянул в нее.

Японка. Она стояла на коленях и низко кланялась наблюдавшему за ней гайдзину, извиняясь за беспокойство, причиненное ее любопытством. Тьфу.

Он снова лег. Итак: слева – безопасно. Там Еропка. Справа – тоже. С одной стороны, это ободряет, но с другой – где искать убийц? Лопухин лежал уже час и начинал понимать: никто не придет. Ронины решили затаиться. Неприятное жжение, возникшее сначала в области шеи и рук, а затем распространившееся по всему телу, не оставляло сомнений: в футоне обитали клопы.

В другое время Лопухин посочувствовал бы ронинам. Ведь что такое ронин в буквальном переводе? Человек-волна. Самурай без господина. Лишний человек. На Руси такого уподобили бы перекати-полю, ну а здесь – волне. Кому что ближе. Он катится по дорогам всей Японии, пробавляясь случайными заработками, а то и грабежами на больших и малых дорогах. Он – воплощение абсолютной свободы от людей, но только не от бусидо. И он, как правило, тяготится этой свободой. Он хочет служить. Раньше государство терпело его, а теперь говорит: ищи работу простолюдина, иди в рыбаки, иди на фабрику, иди в рикши. Или просись в новую армию, где таких, как ты, по три дюжины на одно фельдфебельское место. Никому отныне нельзя бродить с двумя мечами за поясом! Лишь отдельные даймиосы, не смирившиеся с новыми порядками и отважно, но бессмысленно отстаивающие любезную им старину в настоящей войне с правительственными войсками, набирают ронинов из-за убыли в самураях. Но их скоро передушат. Что остается несчастным? Браться за работу наемных убийц, идти на компромиссы со своим кодексом, сидеть в грязной гостинице, терпеть клопов…

Но разве враг перестает быть врагом оттого, что он несчастен?

Кому на самом деле стоит посочувствовать, так это полицейским под командой Иманиши, затаившимся в освещаемых лишь молниями окрестных проулках под диким ветром и потоками почти горизонтального ливня…

В наружную стену что-то ударило – возможно, сорванная с чьей-то крыши черепица. Пушечными залпами грохотал гром. Тайфун усиливался. Лопухин вынул из кармана часы. Они стояли. Механизм подмок, стрелки остановились на без четверти два. Сколько сейчас на самом деле? Вероятно, около половины третьего. Пора?

Пора.

Фусума сдвинулась бесшумно. Какой бы низкий разряд ни имела гостиница «Увядающий лист клена», а приказать подлить немного масла в пазы хозяйка не позабыла, за что граф мысленно поблагодарил ее. И уж заодно поблагодарил всех японцев с их привычкой ходить по дому в носках – звук шагов необутых ног по татами отсутствовал напрочь.

Ничего удивительного – гайдзин идет в уборную. А что с тростью, так некоторые гайдзины всегда ходят с тростью, спросите кого угодно. Конечно, гайдзин по своей природной дикости может не знать, где находится чаемый нужник, поэтому что же странного в том, что он раз-другой ошибется дверью, невольно потревожив покой мирных постояльцев? Правда, было бы хорошо ошибиться именно раз-другой, не больше…

Две дюжины спален. В которых искать?

Постояв с минуту на одном месте, граф мысленно обругал себя ослом. Ведь говорил же Еропка: спальни почти все крохотные. Почти! Значит, есть и большие. Да вот они – по сторонам двух фусума больше свободного пространства, чем везде. Значит, больших спален две. Служанка потащила четыре порции лапши. Могут ли в одной спальне ночевать четверо? Судя по ее размерам – несомненно.

Теперь оставалось только выяснить, в которой из двух спален находятся ронины. На сей раз Лопухин не стал предаваться дедукции, а молча рванул раздвижную перегородку.

Много ли удивительного в том, что при игре в рулетку шарик остановится на желаемом красном, а не на огорчительном черном?

Их действительно было четверо. Они не спали. Длинные свертки лежали у каждого под рукой.

Первым желанием Лопухина было осведомиться насчет уборной, но то дрожало тело, а управлял им сейчас дух. И посредством тела дух нащупал рукоять взведенного револьвера в левом кармане, после чего глумливо подмигнул напряженным, как струна, злодеям и произнес:

– Коннити-ва, уважаемые! Бросайте оружие, выходите по одному.

Они поспешили выйти, но не по одному. Двое молча бросились на Лопухина, моментально выхватив мечи из свертков. Они бросились бы и вчетвером, но этому мешали размеры спальни.

Чего не было в специальной подготовке, так это умения побеждать столь прыткого и верткого противника. Стрелять пришлось сквозь карман, наугад. Два оглушительных выстрела перекрыли очередной громовой раскат. Один из нападавших зарычал зверем и на мгновение схватился за бедро. Второй был уже рядом с мечом на замахе.

Отступив вбок, Лопухин выпустил рукоять револьвера и едва успел выхватить из трости клинок. «Ножны» не бросил. Тесня графа в коридор, ронин хакал и бешено скалил зубы. Удары сыпались градом. Не могло быть и речи о том, чтобы отбить их тонкой рапирой, разве что изменить слегка направление удара. Но и это удавалось Лопухину с величайшим трудом.

Жаль… Ничего не поделаешь… Этого ронина не взять живьем.

О фехтовании на рапирах японец не имел никакого понятия. Молниеносный укол – и ронин захрипел, захлебываясь кровью. Сам виноват…

Тотчас пришлось отпрыгнуть – сквозь бумажную перегородку молниеносно просунулось лезвие меча. Обожгло правый бок. Лопухин вытянул перед собой рапиру, вдавил пальцем резной выступ. Грохнуло так, что заложило уши. С той стороны перегородки послышался вопль.

Второй. Совсем плохо…

Два уцелевших ронина выскочили в коридор. В тусклом свете масляных плошек хищно блеснула сталь.

А гостиница уже наполнилась воплями разбуженных пальбой и криками ополоумевших от страха людей. Кто-то визжал, как будто его резали, кто-то выскочил в коридор позади Лопухина и с дивной скоростью наддал к выходу, и громко трещали решетчатые перегородки под чьим-то богатырским напором…

Едва успевая парировать удары, Лопухин отступал. Он мог бы справиться с одним противником, не знающим, что такое рапира, но с двумя мастерами фехтования на мечах не имел шансов и знал это. Чертовы японцы! Российские бандиты кинулись бы спасаться кто куда, если уложить половину банды, – эти нападали и нападали. Неважно, что гайдзин загораживал им выход, – много ли труда надо, чтобы проломить стену и уйти в грохочущую ночь с надеждой на успех?

Но они наседали, и Лопухин пятился. Теперь не могло быть и речи о переходе в атаку. Только оборона… которая вряд ли затянется.

Проще всего было пуститься наутек, надеясь на то, что люди Иманиши, несомненно, уже взявшие винтовки на изготовку, отличат европейца от японцев и не пристрелят его по излишнему рвению. Но отчего-то бегство казалось постыдным. И главное: хоть одного надо было взять живьем и заставить говорить!

Сказать легко. Куда труднее сделать.

Полой тростью граф делал обманные движения. Первые секунды боя это заставляло противника держаться настороже. Потом перестало действовать.

Снаружи грохотало небо. Внутри орали, визжали и громоподобно трещали чем-то. Лопухин отступал.

Еропка, черт бы его побрал! Неужели заснул, паршивец? Или… струсил?

Бабий визг за стеной – и дикий грохот! Перегородка рухнула, едва не придавив ронина. А вот от летящего в голову сундучка ронин успел увернуться лишь отчасти, приняв удар плечом…

Упал, но сейчас же вскочил, обратясь против другого противника, – из разломанной стены, как медведь из берлоги, лез Еропка, швыряя в ронина чем ни попадя.

Вот оно что… Слуга не лодырничал. Он шел напролом, круша хлипкие стенки, шагая по постояльцам, и напал на противника внезапно. Ай, молодец!

Пора, понял Лопухин. Если брать, то сейчас. Из полой трости выскочила цилиндрическая гирька на коротком стальном тросике и тотчас ощетинилась короткими тупыми шипами, выскочившими из пазов. Описав полукруг, она задела о потолок, чуть отклонилась и ударила ронина в висок вместо темени.

Черт побери…

Он хотел лишь оглушить противника. Его ли вина, что потолки здесь низки, а противник движется вопреки здравому смыслу?

Его вина, его! Высоту потолка надо было учесть, а противника – изучить лучше. Найти время. Жаловаться на то, что в сутках всего-навсего двадцать четыре часа, – удел беспомощных.

Последний ронин с проворством таракана кинулся наутек. Преследовать его, пожалуй, не имело смысла. Стрелять беглецу вслед Лопухин не стал. Гостиница окружена двойным полицейским кордоном – куда ему деваться? Быть может, полиция сумеет сделать то, что оказалось не по силам европейцу, – взять пленника?