Угарит - Андрей Десницкий

Все это казалось настолько фантастическим, что я невольно протянула руку, чтобы удостовериться, что я разговариваю с живым человеком из плоти и крови, а не с очередной своей сложнонаведенной галлюцинацией. Мои пальцы наткнулись на его горячую сухую ладонь, дрогнули и… и так в ней и остались.

– Ты что, Йульяту, что с тобой? – невольно встревожился Шломо, но я поспешила его успокоить:

– Ничего, это я так, от неожиданности… Прости меня, цар…евич.

Хорошо, что мне хватило соображалки в последнюю минуту все-таки назвать Шломо его собственным титулом, а не отцовскми. Как ни крути, Давид-то еще жив, а кто знает, как эти восточные мужчины реагируют на бестактность, пусть и случайную?

– Да я не сержусь, Йульяту, что ты, – вновь улыбнулся Шломо. Ах, какая у него была улыбка, разом нежная и лукавая, и в глазах плясали веселые золотые искры… Я ощущала, как стремительно теряю последнее чувство реальности, как меня словно затягивает в мягкую и нежную воронку, и слов человеческих не хватит, чтобы описать этот ласковый и властный смерч, увлекший меня.

Не помню толком, что я ему тогда говорила. Мы начали с путешествия, со всех тех страшных и трагических событий, свидетелями которых мы стали. Шломо оказался великолепным слушателем. Он так сопереживал, так эмоционально реагировал на все, что слышал – одно удовольствие было рассказывать ему все больше, больше и больше. И, естественно, как я ни старалась играть роль местной уроженки, все-таки прокололась. Он всё расспрашивал, а я всё выдавала подробности, и в конце концов упомянула найденные нами записи Жюли и Бена.

– Погоди, а как же вы смогли расшифровать письмена чужестранцев? – переспросил Шломо, удивленно хмуря лоб.

– Элементарно, Венька же знает английский, а я французский, – в запале брякнула я и прикусила язык, но было поздно.

– Что это значит «англит» и «франкит»? – вновь спросил Шломо, пристально вглядываясь мне в глаза. От его требовательного взгляда мне стало не по себе, я попыталась отвести взгляд в сторону, но крепкая мужская рука мягко и настойчиво взяла меня за подбородок и развернула так, что не спрячешь глаз.

– Так что это означает, «англит» и «франкит»? – с напором спросил царевич, и под его требовательным взором я против воли «отверзла уста» и постаралась объяснить и про британцев, и про галлов, и про их языки… А дальше пришлось объяснять про бумагу, карандаши, шариковые ручки. Воображаю, что он там понял из всего, что я наплела, пытаясь описать вещи, которые тут появятся через фигову тучу столетий. Бедный Шломо, не хотела бы я быть на его месте….

Однако, похоже, я зря так огорчалась за излишне любознательного принца, главное из моей бестолковой речи он все-таки понял.

– Стало быть, ты, Йульяту, и твой брат… Ведь он брат тебе?

Я заколебалась, но врать под таким пристальным требовательным взглядом было невозможно, и я, судорожно сглотнув, едва слышным шепотом призналась «Нет…».

– Как нет? – чуточку растерялся принц, недоверчиво глядя на меня. – А кто же он тогда такой?

– Муж… – все так же шепотом первый раз произнесла я то слово, которое до сих пор не осмеливалась назвать даже мысленно.

– Но зачем же ты… – поспешно отдергивая руку, с замешательством спросил Шломо, – Ты хотела ему изменить? Со мной?

– Нет, что ты, – чуть не закричала я, боясь, что сейчас он на меня обидится, уйдет, и я снова останусь совсем одна в этой чернущей холодной ночи. – Просто мне очень одиноко и тоскливо здесь, в чужой стране, и Венька на своих учениях постоянно пропадает. Мне просто хотелось немного поговорить. А с тобой тепло очень… Не сердись на меня.

– Допустим, – раздумчиво произнес Шломо, чуть-чуть отодвигаясь от меня и как-то словно подбираясь наподобие кота, когда тот сворачивается в клубок. – У вас – чужестранцев, похоже, свои обычаи. Но что скажет твой господин, если застанет тебя здесь, с чужим мужчиной?

– Не застанет, – беспечно отмахнулась я, – Он опять ушел с вашими солдатами надолго, так что мы с тобой можем спокойно поговорить. А потом я вернусь к себе, и никто не узнает о нашей встрече, если ты, конечно, не проговоришься.

– Мне с ним говорить незачем, – решительно подтвердил Шломо. – Так, стало быть, вы пришли к нам из других времен? Я верно понял тебя, Йульяту?

– Ве… – начала я и неожиданно для самой себя закончила —…нька!

И действительно, из ночного мрака внезапно соткался тот, кого я меньше всего на свете ожидала встретить этой ночью в шалаше, и без лишних слов с кулаками кинулся на Шломо.

– Прекрати, Венька!

Но меня уже никто не слушал.

Все вообще случилось как-то очень быстро: венькин рык, бросок, полет… И я было хотела заорать во всю мочь – но вовремя зажала себе рот ладонью, в прямом смысле слова. В этом мире, я уже давно поняла, чем меньше народу слышит, что у тебя проблемы, тем меньше этих самых проблем.

Только пронеслось в голове: вот укокошит этот охламон будущего великого царя – а как же потом нам быть? И как – всемирной истории?

– Не на…

А кому я это говорила, было и не понять. Венька лежал на земле, а царевич склонился над ним, и в руке у него поблескивало что-то нехорошее, у самого венькиного горла.

– Говори, кто тебя подослал!

– Не надо, прошу, – я говорила спокойно и почти ласково. В этом мире, и я это тоже уже поняла, только так можно что-то втолковать мужчинам, которые собрались тыкать друг в друга железом, – это мой муж. Он ревнует.

– Кто это с тобой? – прохрипел Венька, очень удивленный, что это он, спецназовец и герой всех будущих войн, оказался поверженным, а не его противник.

– Не со мной, а сам по себе, – ответила я, – это царевич Соломон.

– Зачем это? – таким же хриплым шепотом продолжил он.

– Беседовали…

Царевич был ошарашен не меньше Веньки, похоже, но все же решил взять ситуацию под контроль, как и полагалось августейшему отпрыску, или как это у них называется:

– Почему ты напал на меня, чужеземец?

– А нечего чужих жен уводить!

– Никто не сказал мне, что она твоя жена…

Венька молчал и глядел на меня.

– Ну, я сказала… но не сразу… только что… – залепетала я. Вот как у них легко так получается, что сразу ты же и выходишь виноватой?

– И я собрался отослать ее к тебе, – продолжил Соломон, – ибо негоже чужой жене говорить с незнакомым мужчиной. Но тебя не было, чужеземец. Ты оставил ее. Кто же в этом виноват?

– Никто! – зарычал Венька, и добавил уже матом, по-русски. Царевич не понял.

– Дело ли тебе до чужих жен? – перевел он на древнюю мову, – Следил бы ты лучше за престолом своего отца!

– Твое какое дело? – голос Соломона тоже наливался гневом, и я начинала опасаться крови всерьез…

– Мальчики…

– Мальчик – это вот этот вот царевич, – злобно бросил Венька, – его брат сегодня стал царем, при живом отце, а он с девочкой за ручки держится. А девочка так орет ни с того ни с сего, что я даже подножки не заметил! Вот он меня и повалил… дурак!

– Как ты смеешь! – лезвие кинжала уже царапало Венькину шею, а я прикидывала, что можно тут сделать… ничего, кажется, только говорить – а что говорить, я и не знала.

– Шломо… пожалуйста, не надо… это я виновата, я, а не он… Не трогай Веньку…

Это мне показалось, или рука царевича слегка дрогнула, отведя смертоносную сталь на вершок в сторону от Венькиного горла? В любом случае, даже самая крошечная пауза была нам на руку, и Венька не замедлил ей воспользоваться.

– Так вот, царский сын, – холодно продолжил Венька, – твой брат Адония сегодня принес жертвы у источника Эйн-Рогель. С ним были царевичи и вожди войска, и все они кричали: «Воцарился Адония!» Я был там, но не кричал. Я думал, ты станешь царем после отца своего Давида. А ты вон оно что…

– Что, правда? – опешил Соломон, и в самом деле как-то совсем по-детски.

– А то! – задиристо ответил Венька. Ну точно, мальчишки они и есть мальчишки…

– Нож убери, пожалуйста – очень вежливо попросила я.

Нож был убран. Соломон отпустил Веньку и грустно присел рядом со мной.

– И что теперь? – спросил он.

– А вот не знаю! – всё еще петушился Венька, поднимаясь с земли, – и вообще, с ножом нечестно! И орать, когда подножка!

– Кинжал для защиты, – грустно ответил Соломон, – я знаю, что есть во дворце люди, которые хотели бы моей смерти. И отец нынче болен…

– Ну так пойди к нему! – не выдержала я, – поговори с отцом!

– Как я могу! – ужаснулся тот, – Отец мой не волен ли оставить свой престол, кому пожелает? Если он решил дать его сыну своему Адонии – кто я такой, чтобы спорить с ним, да продлит Господь его дни!

– Да знает ли он? – настаивала я.

– Если даже не знает, – покачал головой тот, – не мне говорить ему об этом. Не мне ждать, когда отойдет он к праотцам. Как огорчу я его непослушанием в дни горестной болезни? Адония так Адония.

– Да нет же! – всё не мог успокоиться Венька, – ты что, Библию не читал… ах, да. Не читал.