Подвиг продолжается - И. Глебов

— Рассказывай, как было дело...

...Вечер казался прекрасным. И потому, что этот летний день был слишком жарок, а теперь наступила прохлада, и потому, что именно в этот раз Лида согласилась пойти с ним на танцы. Он танцевал легко, едва касаясь каблуками земли: что-что, а пляска у цыгана в крови... Неожиданно почувствовал на плече тяжелую руку.

— Тебе чего здесь нужно, цыган? Пошел домой!

Рывком сбросил с себя чужую руку.

— Уйди!

— Ну, подожди же, — зловеще протянул незнакомый парень, — наплачешься...

У выхода из парка молодого цыгана окружили шестеро подвыпивших парней.

— Ты еще толкаться! В морду захотел!

— Чего смотреть? Бей его!...

Его сбили с ног. С пьяной жестокостью пинали ботинками. И еще больше зверели от вида крови.

Неимоверным усилием воли он приподнялся, выхватил из-за голенища нож и, не глядя, наотмашь ударил назад. Почувствовал, как входит узкое лезвие в чье-то тело...

Следствие было недолгим. Наконец, Волков вызвал задержанного.

— Садись. Слушай.

Арестованный с трудом понимал мудреные слова протокола. Да и не вдумывался в них. Насторожила лишь последняя фраза:

«...Следствие прекратить, из-под стражи освободить».

Он встрепенулся, но продолжал сидеть.

— Ну, что ж ты... Иди! — неожиданно тепло улыбнулся Анатолий.

— Идти?

Он отрицательно покачал головой.

— Почему? — изумился Анатолий.

— Я знаю, за убийство — расстрел. Стрелять будете...

— Да нет же! Ты же слышал: тебя признали невиновным. Я же читал: «Необходимая оборона». Ты освобожден из-под стражи.

Тот продолжал сомневаться. Тогда Анатолий легонько приподнял его и подвел к двери.

— Иди!

— Ну, спасибо! Ай, спасибо! Век не забуду...

Разволновавшийся парень, поверив, наконец, в свое освобождение, не мог вымолвить ни слова и бегом рванулся из комнаты.

Анатолий улыбнулся ему вслед. Но тут резко зазвонил телефон. Звонили из парткома тракторного завода: рабочие, общественность возмущены, что убийца остался безнаказанным.

Анатолий знал, что есть враги пострашнее убийц, грабителей, воров. Страшнее потому, что бороться с ними гораздо труднее: их действия не являются уголовно наказуемыми. Это люди, распространяющие слухи. Рожденные убогим представлением мещанина, питаемые цепкими и темными предрассудками — слухи обретают силу в «умелых руках»: обрастают правдоподобными деталями, и бороться с ними можно только в открытую.

— Я сам поговорю с рабочими, — сказал в трубку Волков.

В обеденный перерыв в красном уголке цеха, где работал убитый, собрались рабочие.

— Слово имеет помощник прокурора района Волков, — объявил председатель цехкома.

Анатолий доложил на стол пакет.

— Прежде всего, я хочу показать вам фотографии.

Он вынул снимки и передал желающим. На них был изображен молодой цыган после драки — весь в кровоподтеках, растерзанный, избитый.

— А теперь я хочу спросить вас: за что? За что его били? Откуда эти черносотенные замашки: бей, потому что цыган?

— Ни за что изуродовали парня!

— Ах, бандюги!

— Поделом досталось, — загудели возмущенные голоса.

— Нет, это не рабочие люди были, раз они за нацию преследовали...

— Водки нажрались, вот и захотелось человека изувечить!

Анатолий рассказал, как к нему приходили отец и мать убитого и как даже они признали, что их сын был сам повинен в своей смерти.

В конце беседы поднялся пожилой рабочий.

— А это хорошо, что вы к нам пришли, товарищ следователь, — сказал он. — Советоваться всегда надо. И нам с вами, и вам с нами. Одно дело делаем...

— Ну вот и отлично, — улыбнулся Анатолий. — Прийти я давно уже хотел. Общество «Знание» настаивает. Давайте-ка попутно решим, какую лекцию хотите послушать...

Интуиция не обманула

Случай был, на первый взгляд, простой и в то же время редкий. Пойманный с поличным, с мешком украденной муки, парень утверждал, что этот злополучный мешок ему дал донести знакомый: дескать, ты сильнее меня, старика, поднеси...

После первого же допроса Анатолий Волков стал в тупик. Казалось бы, все ясно: пойман человек с поличным, пиши обвинительный акт. Но было в задержанном парне что-то подкупающее — какая-то неподдельная искренность в голосе, во взгляде.

Арестованного давно увели, а Анатолий ходил по комнате, курил сигарету за сигаретой. Снова и снова вспоминал подробности задержания.

Дело обстояло так. На станции Тракторная-товарная разгружали вагон с мукой. Случайно экспедитор заметил вдалеке от состава человека, несшего мешок. Экспедитор позвал на помощь людей и бросился наперерез, но тот уже шел вдоль высокой стены и вскоре исчез за нею. Пришлось бежать вокруг, чтобы отрезать похитителю путь к бегству. Словом, когда погоня оказалась за стеной, то увидели парня с мешком муки на плече. Задержанный сказал, что шел с приятелем с работы (оба они строители). Встретили пожилого рабочего с их же строительного участка, несшего злополучный мешок. Он попросил понести муку. Как было не уважить. И вдруг владелец муки и спутник задержанного незаметно исчезли, а вместо них — погоня.

На очной ставке «владелец» муки и спутник заявили, что знать ничего не знают и не ведают. Ошарашенный парень махнул безнадежно рукой, замолчал, замкнулся, перестал отвечать на вопросы.

...Мысли Анатолия прервал телефон.

— Обвинение готово? Не тяни, завтра надо передать в суд.

— Следствие еще не закончено...

— Опять фокусничаешь. Чего там еще неясного? Или прикажешь отложить суд?

— Да, суд придется отложить, — отрезал Анатолий и в сердцах бросил трубку.

«Отложить-то отложить, но до каких пор?» — Волков понимал, что взял на себя слишком много. Это в рассказах для легкого чтения следователь волен в своих действиях. В действительности же дело обстоит не так. У следователя есть начальство, которое оценивает его работу по готовым результатам, а не по благим намерениям. В учреждении, где он служит, есть определенный объем работы, весьма ограниченные силы и установленные законом сроки следствия. Любая задержка, любая недоработка падает тяжким бременем на товарищей. Наконец, следователь так же подвержен сомнениям, чувству неуверенности в себе, как и всякий другой, а может быть, и больше любого другого человека.

Но именно потому, что следователь — такой же человек, как и другие, он не смеет не прислушаться к голосу совести, к голосу долга — ко всему тому, что выше всех других соображений. Анатолий решил не уступать.