Мертвое царство - Анастасия Александровна Андрианова

в коридор. Перед глазами темнело, в голове взрывались шутихи, и от второго толчка я просто неуклюже повалилась на колени, а потом и вовсе осела на пол. Нилир подхватил меня на руки – грубовато, но всё же я была ему благодарна, что решил не тащить волоком.

– Я предупреждал его, чтобы не доверял вражьей девке, – буркнул воевода, обращаясь не то к дружине, не то ко мне. – Но ты спасла его. Зачем?

Я промолчала. Мне было стыдно признаваться в том, что мёртвый князь, князь-чудовище стал мне дорог.

Наверное, я надолго потеряла сознание, потому что очнулась уже даже не на княжьем дворе, а где-то на улицах посада. Меня накрыли кафтаном, но ноги и руки замёрзли до синевы. Кое-как я поднялась и побрела к первой попавшейся избе, со злым наслаждением думая, что заслужила что-то хуже.

Глава 13. Нечистецкие сыны

Князь

Это было странно: так быстро прийти в себя после одиннадцати ударов ножом. Моё тело будто бы удивлялось вместе со мной и никак не могло взять в толк, как раны в одночасье превратились в затянувшиеся шрамы, одни из многих, что рассекали мою кожу белыми линиями.

Ворожба Ивель была чем-то сродни лесной нечистецкой воде, которую зимой, понятное дело, нельзя было достать: не спал Смарагдель, зато ручьи сковало льдом.

Жалел ли я о том, что изгнал ворожею? О нет, нисколько. Врагам не место под моей крышей, но злиться я мог только на себя и свою глупую доверчивость: неужто жизнь ничему меня не научила? Мне хотелось верить, что эта ошибка была последней.

Нилир и Огарёк берегли меня так, будто я по-прежнему был ранен, но я шипел в ответ на их опеку: не время строить из себя болезную барышню. Я много думал – обо всём, что происходило вокруг, и чаще всего думал, гуляя на рассвете по двору. Бок ленивого солнца уже показался над верхушками леса, позолотив купола святилищ, как вдруг в ворота въехал всадник.

– Снова ты, Канюк! – расхохотался я, мигом узнав сокола. – Зачастил! Или считаешь Горвень своим домом?

Канюк спрыгнул со своего роскошного коня и коротко поклонился мне – чтя традиции, а не выказывая уважение. Чешуйки на его щеке загадочно мерцали в утреннем свете, да и наряд переливался: даже морозы не заставили его надеть что-то более скромное.

– Мой дом куда изящнее твоего, да и хозяйка красивее рыжего мужлана в шрамах.

Мимо нас прошёл псарь, сонно почёсываясь, и бросил на Канюка неодобрительный взгляд.

– Полагаю, ты выплеснул яд. С чем прилетел ни свет ни заря? Вряд ли ты так же пристрастился к утренним прогулкам, как я.

Конюшие уже спешили к Канюку, взяли коня под уздцы и повели в княжеское стойло.

– Он любит груши! – напомнил Канюк и, лишь убедившись, что его конь получит лучший уход, снова повернулся ко мне. Я повёл рукой, приглашая сокола прогуляться вокруг терема. Стоять на холоде было не слишком приятно.

– Пеплица, увы, не смогла приехать лично, она слишком занята перед отплытием. Но она просила передать тебе кое-что.

Канюк вытащил из-за пазухи что-то – я сперва подумал, что это его соколий камешек, но нет, на тонкой цепочке висела маленькая фигурка коростеля – птички, чьё имя носил стольный Средимирного, величественный Коростелец.

Про себя я ахнул, но виду не подал и молча взял подвеску. Если филин был знаком прежнего князя Страстогора и, значит, Горвеня, то коростель обозначал принадлежность к роду князей Средимирного. С такой подвеской можно было запросто войти в Пеплицын терем. Я повертел коростеля в руках, играя им и так, и так: птичка была безупречно вырезана из какого-то багряного камня с коричневыми прожилками.

– Отплытие? – Я надел цепочку на шею и спрятал под одежду. – Но куда она собралась?

Канюк хитро улыбнулся.

– О, князь, всё равно ты не поверишь… Тебя не удивил её подарок? Отныне ты вхож в терем Коростельца – я мог бы спорить с Пеплицей, но она непреклонна. Что же в тебе такого, князь? Отчего она млеет? Ума не приложу.

– Не виляй. Куда плывёт? В Солоград?

Золотой свет разливался по двору, и всё вокруг просыпалось: я почуял запах свежего хлеба и каши, а в святилище начали бряцать перезвонцы.

– Что она забыла в этой дыре? – Канюк сморщил тонкий нос. – Нет. Пеплица направляется в Царство. И я с ней.

Я не поверил своим ушам.

– В Царство?! Канюк, ты, право, застудил разум, пока скакал по морозу.

– Вот и носи тебе вести. Надо было разыскать твоего сокола, а не тебя самого. В Царство, князь Лерис, в Царство. И снова ты виноват: моя госпожа загорелась мыслью помочь тебе. Она хочет взять в свои руки кое-что… И уже, признаться, взяла.

Меня эта новость насторожила. Что задумала эта женщина? Пеплица выглядела обманчиво мягкой и соблазнительной, но я-то знал, какой опасной и коварной она может быть. Канюк явно хотел подразнить меня, потомить. Я вынул из-за пояса нож и как бы невзначай поиграл им.

– Хватит ходить вокруг да около. Говори, зачем прислала.

Канюк не подал виду, что смутился, лишь поджал губы.

– Пеплица затеяла переписку с женой царя. Ни ты, ни кто другой из князей до этого не додумался. Царица может повлиять на Сезаруса, если правильно на неё воздействовать. Кажется, у Пеплицы получилось. Пожелай нам удачи, Лерис, а сам ты отныне можешь приезжать в Коростелец и пользоваться его благами – в разумных пределах, разумеется, а не то Пеплица найдёт яд и для тебя.

Я хохотнул, поражённый: ах да княгиня! И правда ведь, неужели простые письма смогут изменить то, что не в силах изменить войска?

– Не беспокойся, Коростелец к рукам не приберу, но присмотрю. Передай мой поклон и благодарность за доверие. Пусть вас хранит Золотой Отец.

Канюк склонил голову, принимая моё благословение.

Мы молча вышли со двора в детинец, уже начинающий галдеть привычным дневным шумом. Я ещё пораспрашивал Канюка о путешествии Пеплицы, но он либо отмалчивался, либо напускал такого туману, что мне хотелось отвесить ему крепкий подзатыльник, который собьёт с него спесь. В конце концов я рассудил, что если бы Пеплица хотела раскрыть подробности, то написала бы мне обо всех замыслах, а вообще, князь не может влезать в дела другого князя: хорошо хоть, что хотя бы она решила действовать, а не смотреть, как я один стану барахтаться во вражьих пастях.

Речку Горлицу почти сковало льдом, но в мыльнях на её берегу топили: шёл дымок из труб, чернели проруби для купания. Мой город показался мне вдруг самым живым и самым красивым, даже гордость взяла: какие ладные терема, какие чистые избы и стройные торговые ряды!

Впереди замаячила вывеска «Золотого сокола», кабака для гонцов. Мне подумалось, что Канюк нарочно вывел меня сюда, а язвил и юлил он от усталости – и