Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

Мусины обвинения Наталья Александровна приняла в штыки. Этого только не доставало! Нервы у нее за эту зиму испортились, совершенно неожиданно для себя, она повысила голос. К счастью, в грозящий не на шутку разгореться скандал вмешался сам Назарук, мужчина солидный, молчаливый. Он настойчиво взял супругу за локоток и вывел из кухни.

Муся дулась целый месяц. Наталья Александровна старалась, как можно меньше времени тратить на стряпню, тщательно убирала кухню и коридор, всеми силами избегала новых стычек.

И вот теперь, в полном недоумении, она вошла в заставленную, сплошь в вышитых кружевных салфеточках комнату. Муся заговорила, потупив взор и хрустя пальцами.

— Вы на меня не серчайте, ладно? Я вспомнила. Я сама тогда пересыпала гречку в другое место. Вы не брали.

— Я знаю, что не брала. Вы за этим меня позвали?

— Не. У меня до вас дело. — Муся подняла наивные, фарфоровой голубизны глаза и шепнула осевшим голосом, — завяжите мне на туфлях шнурки, пожалуйста.

— Что? — не поняла Наталья Александровна и даже вытянула шею, — какие шнурки? Где завязать?

— Та на туфлях же!

— А вы… сами не можете?

— Не могу! — отчаянно вскричала Муся, — я беременная.

— Поздравляю.

— Спасибо. — Муся шмыгнула носом, — четвертый месяц уже. А мне надо идти. Меня Вова в кино ждет. Он за билетами вперед пошел.

Наталью Александровну разобрал смех.

— Муся, я завяжу. Не надо так волноваться. Но объясните, ради всего святого, какая связь между беременностью и шнурками?

— Ой, вы не понимаете. Когда беременная в воскресенье шнурков нельзя трогать даже.

— Почему?

— Пупок завяжется, — отвела глаза Муся.

— У кого?

— Та у ребенка же ж! — и Муся поставила на табуретку ногу, обутую в кокетливую вишневого цвета туфельку.

Наталья Александровна завязала скользящие шелковые шнурки, не дослушала Мусиных благодарностей и быстро ушла, чтобы не расхохотаться.

Пришла к себе, смех пропал. Села на край кровати возле Ники. Она, утомленная долгой прогулкой, лежала, поджав коленки. В ямке у ее живота, плотным клубочком, не поймешь, где голова, где хвост, сладко спал котенок.

— Я кошка, — сказала Ника и потрогала одним пальцем серую шерстку Васьки. — И очень жалко, что не умею сворачиваться клубочком точно также.

— А ты поспи, не сворачиваясь, вместе со своим ребенком. Устала ведь.

— Знаешь, мама, мы там еще видели яму. Называется шурф.

— Где это вы видели? — встрепенулась Наталья Александровна.

— Там. На заброшенной шахте. Ее взорвали, чтобы уголь немцам не достался. Такая глубокая-глубокая яма. Один мальчик бросил камень, так даже не слышно было, как он упал.

— Кто упал? Мальчик или камень?

— Камень, конечно. — Ника посмотрела на маму внимательными глазами — я далеко стояла, ты не волнуйся. Туда молодогвардейцев сбросили.

— Ника! — вскричала Наталья Александровна, испугавшись за дочь, — молодогвардейцы были не здесь, а в Краснодоне. Я тебя очень прошу. Пожалуйста, никогда не подходи ни к каким шурфам. Ты меня слышишь?

— Слышу. Я и не подходила.

— Вот и прекрасно. А теперь поспи.

Ника послушно закрыла глаза. Она уже была не рада, что призналась маме про шурф, и поэтому не стала рассказывать о стычке с мальчиком, как обидно, как несправедливо он дразнил и кривлялся. Наталья Александровна положила на колени безвольные руки, стала смотреть в пустоту неподвижными глазами. Непонятно отчего, стало грустно.

Так будет всегда, думалось ей, кухня, постный борщ на плите, безденежье, безлюдье. Ни в гости пойти, ни к себе пригласить. Будут пьяные крики буйного главы семейства на первом этаже под ними. Будут выскакивать босиком хоть в снег, хоть в дождь по малой нужде, несчастные, одетые в страшные отрепья его дети, Серега и Витька. И Ника будет бояться выйти одна из подъезда, если они во дворе. Исчезнет, сотрется в памяти прошлое, останется опостылевший серый забор за окном да по выходным ритуал завязывания шнурков на туфлях у глупенькой Муси. Так жалко ей стало себя, так жалко. Она даже вздрогнула, когда в дверь просунулась голова Сергея Николаевича.

— Слушай, там у тебя вода закипела, иди, забрасывай макароны.

Но словно в ответ на невысказанные жалобы Натальи Александровны конец апреля принес два радостных события.

Первое, понятно, день рождения Ники. Другое… Это было хоть и не совсем неожиданно, но все равно, словно подарок судьбы. Приехал на Мельниково Алексей Алексеевич Арсеньев.

Он постучал, Наталья Александровна открыла дверь и отступила на шаг.

— Алексей Алексеевич, дорогой! Наконец-то!

— Не прогоните?

— Что вы, как можно! Радость какая! Входите, входите скорей! Ника, бегом сюда! Смотри, кто к нам приехал!

Ника выбежала в коридор и чуть не задохнулась от счастья. Стояла, прижав руки к груди, и смотрела, как Арсеньев втаскивает в узкий коридор один за другим два чемодана.

Вечером, отдохнув с дороги, Алексей Алексеевич стал рассказывать о своих мытарствах. Ника ничего не понимала из разговора, но не отходила от гостя ни на шаг, стояла рядом, держалась за спину стула. Казалось, отпусти она этот несчастный стул хоть на миг, и Арсеньев исчезнет, как бывает во сне. Но Алексей Алексеевич не собирался исчезать. Время от времени он оборачивался, подмигивал ей и улыбался.

Его выслали из Крыма в декабре сорок девятого, как раз перед Новым годом. За него хлопотали, ручались — без толку. На сборы дали 24 часа — езжай, куда хочешь.

Он все-таки поначалу уехал в Звенигород в надежде еще раз попытаться получить прописку в Москве, — ничего не вышло. А со своей уникальной профессией микробиолога в маленьком городке он никуда не мог устроиться на работу. Его исключили из жизни, он чувствовал себя страшно одиноким, не востребованным, никому не нужным. Ему стало безразлично, где жить. В любом городе ждало одно и то же: угол, в лучшем случае комната в частном доме. Работа… Он нашел чудный выход из положения. Устроился в Звенигороде ночным сторожем в продовольственный магазин. Ночь отдежурил — два дня свободных. Делай, что хочешь, хоть микробиологией занимайся! Заработок небольшой, только-только на скудную еду и книги. И ладно. Много ли человеку нужно. Одна беда — общение. Не случилось ему побеседовать со сменными сторожами ни о генетике, ни о достопримечательностях Парижа.

К тому же наниматели, важные директора магазинов очень неодобрительно косились на его интеллигентный вид. Хоть за месяцы скитаний Алексей Алексеевич крепко сдал, голова совсем побелела, запали глаза, но держался он по-прежнему прямо, по-прежнему идеально сидел на нем старый, видавший виды парижский костюм. И, несмотря на это, наниматель все же поинтересовался, не запойный ли он.

Что мог ответить Арсеньев, дворянин, ученый, известный в эмиграции человек.

Что мог ответить заплывшему салом директору, человек, отсидевший немалый срок в фашистском концлагере!

Через месяц он затосковал. Стало безразлично, где жить, куда ехать. Неожиданно для самого себя написал Улановым письмо с просьбой приютить его на некоторое время на Мельниково. Он и сам не знал, что за неведомая сила повлекла его к этим людям. Не знал, и не стал разбираться. Просто приехал, и все.

Для Натальи Александровны приезд Арсеньева был словно дар божий с неба. В его лице она получила поддержку в спорах с мужем.

— Как говорит несравненная Муся Назарук, — горячилась она, — на Мельниково и блохи не словишь. Мы должны жить в самом Лисичанске.

— На частной квартире?

— На частной квартире.

— А это бросить? — щурился Сергей Николаевич.

Он имел в виду работу, барак. Как-никак, государственное жилье, плата за комнату минимальная.

— Бросить! Ты, что же хочешь, чтобы Ника еще один год ходила за три километра в школу?

— Положим, не три.

— Ну, два. Все равно, не близко.

— Ей это только на пользу. Прекрасная прогулка. И потом, мы же хотели строиться.

Это была навязчивая идея Сергея Николаевича — построить собственный дом.

— Ах, оставь, пожалуйста! — вспыхнула Наталья Александровна, — Мы уже брали ссуду и участок в Брянске.

И она стала рассказывать, как чуть было не попали в долговую яму. Спасибо, Мордвины предупредили, а то остались бы с обесцененными десятью тысячами на руках.

— Представляете, нам идти брать ссуду, а на следующий день — бах! Денежная реформа. То-то бы у нас был развеселый вид. Давай так, меняла она тему, праздники пройдут, мы с Алексеем Алексеевичем начнем искать квартиру. А?

Сергей Николаевич вздохнул, подумал, махнул рукой. Да он и сам прекрасно видел всю бессмысленность жизни на Мельниково.

Впервые за много дней Наталья Александровна легла спать с легким сердцем. Появился просвет в безотрадном прозябании. Вовремя приехал Алексей Алексеевич, очень вовремя!