Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

— В детство впала?

Наталья Александровна грустно улыбнулась. Вспомнилось, как отчим спросил при покупке несчастной свинки буквально этими же словами: «Никак в детство впала, матушка?»

Нике здорово влетело, отчитали по первое число, запретили водиться с Инной.

Стало скучно. Сидела одна в саду или каталась на качелях до тошноты. Улетала то вперед на солнечное пространство над обрывом, то назад, в тень, под раскидистую крону дикой груши. Плоды были на ней мелкие, твердые, как камень и совершенно безвкусные.

Но долго скучать не пришлось. Вскоре в одинокую жизнь Ники вошла новая, очень хорошая девочка, а Наталья Александровна возобновила старое знакомство.

Воскресным днем шла с базара с тяжелой кошелкой. Навстречу — женщина с полным ведром, снизу поднимается от колонки, что прямо напротив дома Алевтины. Улыбается, кивает головой, кричит:

— А я вас сразу узнала! — подошла, поставила ведро, плеснув на траву, протянула руку, — здравствуйте! Имя ваше сейчас вспомню. Наталья… Алексеевна.

— Александровна.

— Правильно! Оказывается, все-таки забыла. Не узнаете? Нет?

— Простите… Ах, да! В гостинице, в прошлом году. Зоя… Зоя…

— Павловна. Можно и без отчества. Я, как чувствовала, что мы еще с вами встретимся. Как вы? Где вы? У Алевтины! Да кто ж ее не знает. Господи, мы все здесь друг друга знаем. А вон мой дом. Нет, не этот, следующий. Мы почти соседи. Вы в первом, я в десятом. Приходите сегодня вечером. Блинов напеку, чаем с лимонником напою. И дочку обязательно прихватите. Я ее с Майкой своей познакомлю.

Вечером Наталья Александровна сидела на веранде у Зои. Окна настежь в тихий и темный сад. На светлом пятачке, где на земле лежал желтый квадрат окна, тихо разговаривали девочки. Новая подружка, беленькая, с волосиками тонкими, как пух, круглолицая Майка, сразу пришлась по сердцу Нике.

Зоя Павловна легко носила налитое, стройное тело. С улыбкой, словно посмеивалась над собой, накрывала на стол. Заваривала чай, лила крутой кипяток, отклонив от пара раскрасневшееся, гладкое, без единой морщинки лицо. Ставила на стол плоскую тарелку со стопкой блинов, уходила и возвращалась то с кувшинчиком сметаны, то с банкой вишневого варенья без косточек.

Наконец, угомонилась, села напротив Натальи Александровны и стала колоть щипчиками сахар рафинад. Ловкие руки ее так и сновали над столом, сбрасывали белые кусочки в стеклянную вазу.

— Ну, все, — хлопнула ладонью по скатерти, — теперь все. Девчонки, за стол!

Девчонки набросились на блины. Сворачивали в трубочку, макали в сметану, весело переглядывались и перемигивались. Подмигивать одним глазом Ника не умела, жмурилась и морщила нос. Майка фыркала и кисла от смеха.

По счастливой случайности Ника и Майка оказались в одном классе.

Мамы говорили о пустяках, серьезный разговор не клеился из-за девчонок. Вот цены на базаре снова подскочили, а в гастрономе дикие очереди за макаронами. Масло, сыр, колбаса, красная икра — все это лежит, а за макаронами давка.

— А я их не покупаю, макароны, ну их, — отмахивалась Зоя Павловна.

— А как же?

— Лапшу катаю. Дороже, но зато вкуснее. Девочки, — глянула веселыми глазами, — наелись, идите играть во двор.

Девочки выбрались из-за стола, хором сказали «спасибо». Майка направилась в угол веранды, выдвинула из-под стола коробку с игрушками, подняла на живот и потащила к выходу.

— Чтоб все собрала, — крикнула мать.

— Соберем, соберем! — с этими словами Майка и Ника исчезли в дверном проеме.

— Ну, теперь можно и поговорить, — откинулась на стуле Зоя Павловна, — Париж вспоминаете?

Наталья Александровна опустила глаза, провела пальцем по краю чашки.

— Одно время не то, чтобы вспоминать, во сне перестала видеть. В январе от тетки пришло письмо, снова всколыхнулось.

— Что пишет?

— Ничего веселого. Бабушка умерла, сама болеет, жизнь трудная.

— Не труднее, чем у нас, я думаю.

— Ах, Зоя, Зоя, все-то вы идеализируете заграницу. Я уже с этим не раз сталкивалась. А уж во время войны и на репе сидели. А однажды, — Наталья Александровна усмехнулась, вместо кроликов битых кошек купила.

— И вы ели!

— Мы с мужем не ели, а другие, там у нас было что-то вроде общежития, другие даже нахваливали.

— Ну, это война.

— Небогатым людям и теперь не сладко. Плюс безработица. Вы знаете, что такое безработица? Спросите моего мужа, он вам расскажет. Здесь… вот зимой на Мельниково было ужасно. Временами я просто впадала в отчаяние. Верите — нет, все хорошие вещи на толчок снесла. Но так было у всех. Всем зарплату задерживали. А сейчас платят исправно, жизнь налаживается.

Зоя Павловна смотрела недоверчиво. У нее было странное чувство. Вот сидит напротив нее симпатичная женщина, ругает заграницу и оправдывает беспросветную жизнь здесь. Врет или не врет? Или себя обманывает?

— Знаете, — заговорила она, — мне кажется, вы делаете одну ошибку. Вы все время упираете на материальные трудности, А о главном забываете.

— Что же главное?

— Вы были свободны. Свободны духом.

— Я и сейчас свободна.

Зоя Павловна двинула удивленной бровью, хмыкнула. Наталья Александровна настойчиво переспросила:

— Почему вы думаете, что я не свободна?

— У нас здесь, — Зоя Павловна постучала ногтем по краю стола, — свободы нет, и не предвидится. Обратите внимание, я говорю об этом вполголоса в собственном доме. И никому другому такого ни за что не скажу, побоюсь. Вам — нет, вам скажу. Вы другая. Не из советского теста.

— Ах, господи, не от вас первой я это слышу. «Вы с мужем другие, с вами можно быть откровенными».

— Да? Не от меня первой? Потому с вами откровенны… — тут она встала, подошла к окну и выглянула посмотреть, далеко ли дети. А их и след простыл. Зоя Павловна крикнула, — девочки, где вы?

Из сада донесся смех и голос Майки:

— Мы катаемся!

— Там же темно.

— Ничего, нам все видно.

Зоя Павловна вернулась к столу.

— На качелях катаются. У нас хорошие качели. Еще муж покойный поставил. Да, так о чем я?

— Вы хотели сказать, почему с нами откровенны.

— А разве вы собираетесь на меня доносить?

— Нет, конечно.

— Вот видите. А среди наших, ходи и оглядывайся, как бы на тебя не настучали.

— Но зачем?

— А вот представьте себе, на мое место кто-то захочет сесть. Место у меня хорошее, спокойное, завистники всегда найдутся, и к какому-нибудь слову придраться, тоже всегда найдут. И пойдет крутиться такая мельница… Знаете, я по долгу службы каждый день заполняю анкеты приезжих. Фамилия. Имя. Отчество. Откуда прибыл, цель приезда. Рабочий стаж, партийность. Проживал ли за границей. Не имеет ли родственников за границей. Находился ли в оккупации. Человек шагу не может ступить, чтобы его не проконтролировали. И это, по-вашему, свобода?

— Эти анкеты кто-нибудь читает?

— Да никто их не читает. Хотя, если понадобится, прочитают. Будьте уверены. А теперь с вами. Вы мне еще тогда осенью в гостинице рассказывали, как поступили с вами, я помню. Считайте. Вы хотели поехать в Одессу, так? А вместо этого вас распределили в Брянск.

— Нет, подождите, нам объяснили, что в послевоенное время трудности с жильем, а в Брянске…

— Чепуха! Ваш Брянск был наполовину разрушен, если не больше. Какое жилье! Почему вас не направили, скажем, в Саратов? Вам дали квартиру, не спорю. Но потом ведь турнули. Разве не так? Дальше. Из Крыма вас выслали.

— Но если такой закон!

— Да вы блаженная, Наталья Александровна! Простите, Наташа. Кому вы мешали в Крыму? Вы что, собирались плыть через море в Турцию?

— Спасибо, в Турции я уже была. — Наталья Александровна внезапно почувствовала раздражение. — Не пойму, чего вы от меня хотите. Я всякий раз после таких разговоров задаю один и тот же вопрос. Что, нам не следовало приезжать в Советский Союз?

Зоя Павловна задумалась.

— Да нет, все правильно. Надо было.

— Но вы же говорите…

— Мы русские. Нам надо жить дома. Каким бы он ни был, дом. Я вот мечтаю попасть за границу. Просто, поехать посмотреть. А как подумаю. Ну, день, неделю, месяц. Потом все равно потянет назад.

— Зачем же вы мне столько наговорили?

— Душу отвела. И мой вам совет. Поменьше рассказывайте, кому попало, про свой Париж. Тссс! — прижала она палец к губам.

— Вот это ваше «тссс» мы тоже неоднократно слышали. Людей, недовольных жизнью, иногда встречали.

Зоя Павловна удивленно воззрилась на собеседницу.

— Иногда? — Откинула назад голову, рассыпала звонкий смех, — К вашему сведению недовольны очень и очень многие. Только молчат. В лучшем случае.

— А в худшем?

— В худшем, — задумалась, сдвинула брови, стала смотреть на крышку чайника, — в худшем приспособились, лезут на трибуну какого-нибудь собрания и распинаются на тему, как у нас все хорошо. Нас приучили лицемерить. Страшную вещь скажу. Мы, русские, стали как бы народом с двойным дном.