Возвращение в эмиграцию. Книга вторая - Ариадна Васильева

Она замолчала. Из сада стало доноситься равномерное поскрипывание качелей и приглушенные голоса девочек. На веранду влетел бражник, стал кружиться под потолком возле лампочки. Раз за разом он все чаще ударялся об нее, отлетал в сторону. После нескольких неудачных попыток разбить себе голову, пулей метнулся во двор. Зоя Павловна сейчас же вскочила и прикрыла окно.

— А то опять прилетит. Не люблю их, и тут же встретила страдальческий взгляд Натальи Александровны.

Та изумленно смотрела в потемневшие глаза Зои. Спросила шепотом:

— Но почему с двойным дном?

— Страх. Только страх. Мы все чего-нибудь боимся. И от страха часто говорим не то, что думаем. И не без оснований. При немцах, Боже мой, как мы ждали освобождения! Каждую ночь во сне видели: вот они, идут наши! Пришли. И началось. Расспросы, допросы, косые взгляды. А не продался ли ты проклятым фашистам? Да мы на них смотреть не могли, на этих фашистов! А тех, кто продался, за людей не считали. Но тебе тут же графу в анкету: находилась ли в оккупации. Да, находилась. Так я виновата, что ли? Я мужа на войне потеряла, по ночам подушку грызу! — стукнула дверь, Зоя Павловна резко обернулась и увидела веселые мордашки девчонок, — чего вам?

— Мама, а можно, мы на улицу выйдем?

— Нет. Нечего вам на улице делать.

Наталья Александровна почувствовала убежавший миг откровения.

— Да, пожалуй, нам пора. Поздно, часов десять уже, наверное.

— Подождите, мы вас проводим.

— На Бугор, мама! Ладно, мы дойдем до Бугра? — заныла, стала прыгать на одном месте Майка.

Бугром называлась высокая насыпь перед обрывом к реке. Она венчала конец улицы. Землю навезли сюда давно, утрамбовали, чтобы вешние воды не размывали голову оврага.

Теперь здесь можно было сидеть на траве, смотреть в самую середку Млечного Пути и предаваться наивному удивлению перед несчетным числом внеземных миров. Можно было смотреть и в заречную даль, на огни Лесхимстроя, сочинять сказки волшебного замка, думать о рыцарских турнирах.

Торжественное мерцание ясно глядевших на землю звезд заставило приумолкнуть неугомонных девочек. Исчез неприятный осадок на сердце Натальи Александровны после странного разговора с обретенной приятельницей. Они подружатся, в этом она не сомневалась, но почему-то чувствовала, что подобные речи вестись между ними уже не будут.

Они сидели в ряд на Бугре. Ника просунула голову под мышку мамы, Наталья Александровна, не глядя, обняла дочь. Тишина стояла необыкновенная.

И вдруг ее прервал негромкий треск. Все четверо одновременно увидели, как, сияя, на глазах разваливаясь, прочертил небосвод ворвавшееся в атмосферу небесное тело. Миг, и ничего не стало.

— Ой, что это? — закричала Майка, — Ника, ты видела? Видела? Мама, скажи, что это такое?

— Метеор, наверное. Но какой большой!

— Не метеор, а метеорит! — заспорила Майка.

— Майя, метеорит, это когда высоко и маленький. А такой большой — это метеор. Интересно осколки долетели до земли?

— Если бы упали, вот бабахнуло бы, — вскричала Майка.

— Нет, упали, я видела! Правда, мама, я видела? — зазвенела голосом Ника.

— Вот уж не знаю, что ты могла видеть, — засмеялась Зоя Павловна.

— Ну что вы спорите, — вздохнула Наталья Александровна, — это было так красиво.

7

Алевтина Ефимовна была довольна своими квартирантами. Люди культурные, вежливые, муж не пьющий. Поначалу опасалась сдавать квартиру из-за ребенка. Шум, гам, с чужими детьми хлопот не оберешься. Но девочка оказалась тихая. В первые дни, правда, связалась с Инной и ее компанией, но потом мать приструнила. Теперь, как родители уйдут на работу, больше книжки читает или играет с серым котенком Васькой, или Майку позовет, в сад уйдут, не видно и не слышно их. Зоина девочка тоже хорошая, слушается.

А что они из Франции приехали… Мало ли… Еще не такое бывает. Алевтина Ефимовна давно привыкла ничему не удивляться, давно омертвела ее душа.

После освобождения Лисичанска на нее свалилось непосильное горе. Одна за другой пришли три похоронки на сыновей. Четвертая, на мужа, догнала в сорок пятом. «Пал смертью храбрых в боях за Берлин». Соседи прислушивались, шептались:

— Ефимовна опять голосит.

Первое время думала, не вынесет, разорвется сердце. Рана зарубцевалась, но сущность ее стала иной. Из шумной говорливой хозяйки большого семейства превратилась в молчаливую затворницу. Как-нибудь пересидеть, переждать никому не нужную жизнь. В зеркало на себя смотреть перестала совершенно. Так, мельком глянет, чтобы заколоть узел волос на затылке, и даже отчета себе не даст, она или не она маячит в стекле.

А женщина из себя оставалась видная, хоть мала ростом. Даже молодой изгиб талии сохранился. Гладкая, немного короткая шея ладно держала не утратившую горделивой посадки голову. Морщинки у глаз не сильно портили ее, напротив, придавали значимость лицу. В девушках ходила, считалась красавицей. В возраст вошла, не подурнела. Да и возраст там, всего ничего. В пятидесятом году бабе-ягодке стукнуло сорок пять лет.

Осталась одна, стала жить на пенсию за мужа и рукоделием. Она никогда нигде не работала. И когда работать, попробуй, подними на ноги трех мальчишек. То один нос расшиб, то другой с кем-то подрался, то третий двойку из школы принес.

Все ушло, все кончилось, вспоминать не надо. В привычных к вязанию пальцах снует стальной крючок, нитка тянется. Три воздушные петли, три столбика с накидом. Не думать! Прибрать в доме, накормить кошку, сходить к соседке, к подружке Ольге Петровне. Посудачить. На базаре все дорого, в гастрономе вчера макароны давали, так очередь набежала, и в драку.

Хорошо дом у нее капитальный, крепкий. Крыша крыта кровельным железом, крашена красной охрой в три слоя. Сколько времени еще простоит. Ах, сколько ни простоит, на ее, вдовий век, хватит.

Примерно так или чуточку иначе рассуждала, оглядывая свой, не такой просторный, но тоже капитальной постройки дом, вдовая соседка Алевтины, уже упомянутая Ольга Петровна.

И ей хороший квартирант достался. Вполне интеллигентный человек. Правда, со странностями. Устроился ночным сторожем на базу, как будто другой работы нет. Ночь сторожит, два дня у него свободные. И все эти свободные дни сидит над книгами. Они у него стопками на столе разложены, и свет горит иной раз до третьих петухов. Ольга Петровна собралась уже замечание жильцу сделать, уж больно много электричества переводит. Но потом раздумала. Зашла раз подмести у него, полюбопытствовала, что же он там читает.

Книги оказались уважительные. Труды Ленина, Энгельса, а еще больше по биологии. Выходит, ученый человек. Или просто так увлекается. Не разобрать.

Ольга Петровна часто забегала к старшей подруге, к Алевтине. В противоположность ей была она высокая, худощавая, смуглая. На татарку похожая. Да ее, кажется, татаркой за глаза и называли. Волос жесткий, волнистый, стриглась всегда коротко. Лицо узкое, брови черные и тонкие, как ниточка, хоть она их никогда не выщипывала. До войны любила наряжаться. И было во что. Муж — известный в городе хирург. С первых дней войны работал в полевом госпитале на фронте. Ну, и…

Алевтина Ефимовна, женщина строгих нравов, не раз выговаривала подруге:

— Ты, Ольга, как была не серьезной, так и осталась. Платья у тебя…, то в горошек, то в цветочек, то в клеточку. Скромней надо.

— Что же мне теперь все в черную краску покидать, что ли? Так и не покидаю, жалко. Новое по нынешним временам не сошьешь, да мне и старое девать некуда.

— И на работу в пестрятине ходишь.

— А под халатом не видно!

Ольга Петровна работала медицинской сестрой в железнодорожной больнице.

Алевтина Ефимовна себе ни за что не призналась бы, но если подруга пропадала больше, чем на два дня, скучала без нее. Иной раз увидит, что та за водой идет, хватает ведро, хоть ей и не надо, два других полнехоньки, и следом бежит.

Сойдутся у колонки и ла-ла-ла, минут на двадцать, на полчаса, не меньше. Уже и вода в ведро набежала, уже и отставлено оно, другое наполняется, а подружки все не наговорятся. Кому надо, косточки переберут, о квартирантах своих нет-нет, да вспомнят.

Однажды Ольга конфузливо захихикала:

— Я своего звала, звала вместе поужинать. Не идет, — прищурилась в сторону Бугра, — одинокий мужик, я одинокая женщина, какого лешего еще надо?

Алевтина Ефимовна смерила подругу холодным взором.

— Ты, Ольга, всегда легкомысленная была. Не разводи стыдобу.

— Какая стыдоба! Просто рядом нет никого, кто бы тебя оформил по всем статьям, а то б…

— Да ладно тебе, — устало бросила Алевтина Ефимовна и, перегнувшись в талии, понесла домой тяжелое ведро.

Она не могла понять, отчего ей вдруг стало досадно на Ольгу. «Дура какая», — думала она. А самой неожиданно представился этот одинокий видный из себя мужчина, друг-приятель ее квартирантов.