Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Разговор этот произошел через два дня после того, как в Белых Липах было отпраздновано десятилетие Жана. Мальчик был необычайно возбужден, обрадован, счастлив, просто потрясен обилием подарков — особенно ему понравилась новая серебряная сбруя и упряжь для Нептуна, которую я заранее заказала у реннского мастера. Целыми днями Жан теперь возился с лошадью, запрягая, и седлая ее то так, то эдак и дефилируя верхом передо мной и дедом. Дед сделал несколько замечаний, но в целом похвалил посадку внука.

— У вас был непревзойденный учитель, Жан, — сказал принц, имея в виду Александра. — Никто не смог бы научить вас лучше.

— Даже вы? — спросил Жан.

— Даже я, мой мальчик. Я с некоторых пор неважно держусь в седле, и в этом отношении вам следует брать пример с герцога.

— Хорошо, — сказал Жан решительно. — Но когда я вырасту и мне исполнится тридцать лет, я буду ездить верхом еще лучше, чем господин герцог!

Вечером мы с отцом разговаривали, вспоминая этот случай во всех подробностях, и отец вдруг задумчиво произнес:

— Как же я был не прав, черт побери… Поистине, когда Бог хочет погубить человека, он лишает его разума.

— О чем вы говорите? — спросила я, все еще улыбаясь.

— О Жане.

Воцарилось молчание.

— Как я мог раньше этого не понять? — произнес наконец отец. — Ведь нельзя даже представить себе ребенка более достойного, более подходящего для того, чтобы стать де ла Тремуйлем.

— Да, вы правы, — произнесла я, но некоторое напряжение было в моем голосе.

— В этом мальчике — вся наша надежда, наша честь, наша будущая слава, наше продолжение, в конце концов. Когда-то я удочерил вас и в душе смирился с тем, что имя наше исчезнет, что вы передадите мужу в лучшем случае свой титул, а в худшем — как сейчас — не передадите ничего. Александр слишком знатен, чтобы принять что-либо. Таким образом, род умер бы. Мы спасли бы только наши владения от передачи их королевскому домену. Но жизнь распорядилась иначе. Мы сохранили все — и имя, и титул. Жан станет продолжателем. И еще неизвестно, что будет потом: может быть, расцвет рода еще впереди.

Я слушала его и, в общем, была согласна, хотя мне хотелось бы, чтобы принц любил Жана не за это. И я подумала: а любил ли бы он его так же, как сейчас, если бы Жан остался бастардом, незаконнорожденным, без права носить какую-либо фамилию, если бы Луи XVIII не даровал ему право быть наследником де ла Тремуйлей? Как я ни старалась, я не могла с уверенностью ответить на этот вопрос утвердительно.

— Я намерен увезти внука, — сказал отец негромко, но решительно.

Я подняла на него глаза. Сказанное не сразу было воспринято мною так, как следовало бы.

— Куда? — спросила я.

— Туда, где буду я. Надо, чтобы он побывал в Англии, был представлен своему отцу, поездил по Европе. Надо, чтобы нашего юного отпрыска узнали при королевских дворах. Пора, наконец, зачислить его на службу в королевскую армию. Надо, чтобы он познакомился с жизнью, которую ему предстоит вести. И разумеется, ему надо продолжить образование. Я хотел бы определить его в Итон, старинное аристократическое учебное заведение близ Лондона, рядом с Виндзором.

— Но ведь это займет уйму времени, — сказала я простодушно.

— Да. А как же иначе? Для завершения образования понадобится по крайней мере шесть лет. Но в Итоне Жан будет учиться вместе с достойными сверстниками, наследниками знатнейших английских фамилий. Кроме того, и дети наших, французских, дворян уже учатся там.

— Погодите, погодите-ка, — пробормотала я. Потом, вдруг все уяснив, спросила в ужасе: — Вы что, говорите о том, что собираетесь сделать моего мальчика эмигрантом и англичанином?

— А что вы имеете против этого?

— Против англичан — ничего… Но Жан — француз. А эмигранты…

«Ах, Боже мой, я ведь совсем не то говорю!» — мелькнула у меня мысль.

— Отец, что вы такое придумали? Жан никуда не поедет.

— Почему?

— Потому, что я его не отпущу. Я не могу без него прожить эти шесть лет.

— Ах, так вот где проявилась ваша пресловутая любовь! В обыкновенном эгоизме. Великолепно, Сюзанна. Вы хотите иметь Жана под рукой и ради этого сомнительного удовольствия готовы оставить его недоучкой, полуаристократом, достойным только посмешища!

Кровь бросилась мне в голову.

— Нет. Не выдумывайте. Я люблю Жана. Но он так мал… мал для того, чтобы вы увезли его под пули!

— Ему пора привыкать. Он не должен быть неженкой. Сейчас суровое и жестокое время, и он должен понять это.

— В десять лет? Он хороший, добрый мальчик, а вы хотите превратить его в звереныша! Благодарю покорно! Он уже был таким, когда я забрала его из приюта…

— Сейчас мы все живем под девизом: нужно убивать, чтобы тебя не убили. Слышали вы такое?

Я пришла в ужас.

— Пресвятая Дева, отец, да вы понимаете, что говорите? К кому вы относите эти слова? К десятилетнему ребенку?!

— Он сам жаждет военного поприща. Пройдет еще несколько месяцев, и он станет томиться в этом поместье.

— Ему здесь всего хватает. Мне непонятно, исходя из чего вы делаете такие предположения.

— Но он не создан для того, чтобы, высунув язык, корпеть над чернилами! — почти крикнул принц, поднимаясь. — Что вы хотите сделать из единственного наследника де ла Тремуйлей? Вы, может быть, желаете превратить его в монаха? Или учителя танцев? Или торговца розовой водой? Там-то он уж точно не увидит ни пуль, ни крови! Вы этого хотите?

— Нет-нет, — пробормотала я, не очень-то и вслушиваясь в эти слова. — Этого никогда не будет, никогда!

Я испытала жестокий, просто панический страх за сына. Боже, зачем отец появился здесь? Чтобы разрушить то, что я так трепетно создавала? Чтобы увезти Жана и подвергнуть его жизнь риску? Без Жана я не могла бы жить, это я знала совершенно точно. Если бы с ним что-то случилось, я бы умерла. Он в каком-то смысле был моей жизнью. Надо любыми средствами оградить мальчика, защитить, уберечь…

— Почему же этого не будет никогда?

— Потому что я не позволю! — вскричала я, вскакивая и сжимая кулаки. — Я, его мать! И пока я ею являюсь, Жан будет со мной! И никуда вы его не увезете! Никуда! Попробуйте только!

Я решительно направилась к двери, считая просто кощунственным продолжать этот разговор. Голос отца прервал меня — резкий, холодный, почти враждебный:

— Ваша глупость и слепая любовь не будут помехой, сударыня. Пусть Жан сам выбирает, что он предпочитает. И тогда всем станет ясно, совпадают ли ваши желания и хочет ли он сидеть здесь, держась за вашу юбку и изнывая под вашей опекой. Жан любит своего деда, запомните это, Сюзанна.

Все эти слова обожгли меня, как удар кнута. Я остановилась, касаясь рукой двери. Кровь отхлынула от моего лица, глаза потемнели. Я стала очень бледная, у меня побелели даже губы.

— Сударь, — сказала я прерывисто. — Вспомните то, с чего вы начали этот разговор.

— Что еще такое?

— Вспомните день, когда вы сказали о Жане: «Да будь он проклят». Когда вы отправили меня на Мартинику, желая его смерти. Я предупреждала вас, что придет день, когда вы пожалеете… горько пожалеете!

— Все это так. Такой день уже давно настал. Что дальше?

— Не торопитесь. Дальше я просто перестану скрывать все это от Жана. Имейте в виду, — произнесла я дрожащим голосом, — что, если вы будете настаивать или станете склонять Жана к отъезду, я расскажу ему… расскажу, как дед, которого он так обожает, вырвал его из рук матери и отдал каким-то де Круа, гугенотам… как он хотел избавиться от него… как считал его недостойным не то что быть де ла Тремуйлем, но даже показаться в Париже… Вспомните все это, отец. И не забывайте о том, что ваша дружба с Жаном находится в моих руках. Он гордый мальчик. Он не простит вам прошлого.

Я была в гневе. И то, что я говорила, было жестоко. Но ужас парализовал все мои чувства, кроме страха. Отдать Жана? Нет, я согласилась бы потерять кого угодно, только не его.

12

Я грустно сидела на террасе, склоняясь над колыбелью. Была уже почти ночь — теплая, лунная, звездная, по-июльски душная, как и в прошлом году, воздух был напоен запахом душистого липового цвета. Снова липы стояли под сахарной кроной. А еще сильно пахло грушами. Было как раз то время, когда в Бретани варят грушевое варенье, мед, делают цукаты.

Филипп Антуан спал. Ему было уже больше трех месяцев, и он рос, как рыцарь из сказки, как Геркулес: с каждым днем прибавлял в весе и наливался силой. Золотистый пушок у него был теперь не только надо лбом, но мягко курчавился по всей головке, и это делало мальчика очень хорошеньким. Прямо как золотая пчелка… Малыш явно обещал стать блондином, то есть пойти в меня, свою маму. Жаль только, что глаза все еще были неопределенного цвета. Светлые. Большего сказать было нельзя. Но я надеялась, что они будут голубыми. Голубоглазый блондин — это так красиво.