Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Дорога пролегала через каменистую пустынную долину, среди которой менгиры и долмены мрачно чернели то тут, то там. Я качалась в дамском седле, погруженная в размышления. Я думала о том, что уже завтра в полдень Жан будет в Лондоне. В городе, где я сама никогда не бывала. Хотя сейчас все вокруг меня столько говорили о нем, что невольно начинало казаться, что Лондон — это где-то совсем близко, почти в Бретани.

Я перебирала в памяти события, которые произошли за последние годы. Отъезд моего старшего сына — это, конечно, не слишком приятно, но в целом два истекших года были самыми счастливыми в моей жизни. Да, несмотря на странное начало нашего брака, на постоянные опасности, даже на то, что в стране мы по-прежнему считались врагами и преследовались. Да, несмотря на все это, я теперь могла сказать, что не жалею ни о чем. Ни об одной минуте, прожитой за эти два года. Счастье и горе сплелись в таком невероятном сочетании, что это давало мне почувствовать жизнь во всей ее полноте, и я ощущала себя теперь сильной, радостной и как никогда молодой.

Да. Именно молодой. Еще неизвестно, была ли я моложе тогда, когда после монастыря приехала в Бретань. Что я знала тогда? Голова моя была набита глупостями, легкомыслием и ложью. Версаль, конечно, был прелестен, но и он отражал лишь одну сторону существования. А здесь, в Белых Липах, я познала любовь и разлуку, ссоры и сладость примирения, объятия Александра и одиночество, безмятежное счастье и набеги жандармов. Я родила здесь сына — первого своего ребенка, который мог бы гордиться отцом. Так могла ли я вспоминать о годах? Я чувствовала себя совсем юной. Моя жизнь только начиналась. Может быть, это ощущение было подарком судьбы, вознаграждением. Мне пришлось пережить революцию. Событий, выпавших на мою долю, на мои двадцать с лишним лет, с лихвой хватило бы на целую жизнь. Моя судьба была перенасыщена впечатлениями. Да и вообще, богини Мойры очень долго были ко мне жестоки. И я теперь могла с полным правом думать, что взамен, за все испытания, перенесенные мною, вознаграждена этим удивительным ощущением молодости, все нового и нового расцвета, способностью возрождаться, восставать из пепла и после каждого потрясения снова и снова поднимать голову, как цветок, помятый бурей, а потом омытый дождем.

И я была благодарна судьбе за это. «Я ничего не хотела бы менять в своей жизни» — такая мысль впервые посетила меня сейчас, но шла я к ней долго, через годы.

Улыбка показалась на моих губах. Александр заметил это.

— Стало быть, дорогая, не вся ваша любовь уехала на том бриге? Кое-что осталось?

— У меня остались вы. А еще — Филипп в колыбели. Если бы вы знали, как это замечательно!

Я вырвала у него поводья, и мы поскакали, оглашая каменистую долину топотом своих лошадей.

Дорога была неблизкая. Светлела ночь. Алмазной аркой перекинулся через зенит Млечный Путь. Долина закончилась, начались поля — сначала полные ароматов душистой цветущей гречихи, потом — пшеничные. Пахло свежей соломой, теплой землей и особым духом растертого колоса. Мы ехали и ехали, а нам навстречу выплывали стоящие вдоль дороги болотные дубы, громадные ясени, чьи зеленые листья уже начинали бледнеть.

Мы много говорили. Я выражала надежду, что обстоятельства по-прежнему будут нам благоприятствовать и Александру не надо будет никуда уезжать. Я надеялась, что о выстреле в театре забудут, забудут и о том, что герцог дю Шатлэ объявлен вне закона. Александр поддерживал во мне эти надежды. Он сказал, что для него был бы величайшей неприятностью отъезд в Англию, что он собирается продолжать борьбу здесь, в Бретани, и поедет только тогда, когда будут получены указания от короля и графа д’Артуа. Кроме того, сказал он, надо пустить здесь корни окончательно. Но не надо ограничиваться только Бретанью.

— Что вы имеете в виду? — спросила я.

— Нам пора выезжать в свет, в столицу. Пора обживать отель дю Шатлэ в Париже, чтобы все вспомнили, что он принадлежит нам.

— Каким образом?

— Сейчас там живут ваш брат и его семья. Это мне не мешает, но я хотел бы вступить в права хозяина и привести отель в порядок. Нельзя, чтобы Филипп, когда подрастет, сразу почувствовал себя в приниженном положении, понимая, что ему нет дороги в столицу.

Я пришла в ужас.

— Александр, вы бредите? Вам показаться в Париже? Вам? Вы решили таким образом сдаться в руки полиции?

Он смеялся над моими страхами.

— Вы будете в Париже, Сюзанна. Вы, моя жена. И вы, слава Богу, не вне закона. Именно вы отправитесь в Париж и превратите наш запущенный дом в уютное гнездышко. Что-то вроде того, во что вы превратили Белые Липы.

Я пробормотала:

— Мечты, мечты… Теперь синие забыли о нашем парижском имуществе, но стоит мне показаться там и предъявить права, они сразу почувствуют, что это им мешают. Синим же ничего не стоит отобрать у нас дом.

Он снова засмеялся.

— Выше нос, Сюзанна! Где ваш задор? Попытаться никогда не помешает.

— Вы хотите, чтобы я попыталась?

— Да. Я хочу, чтобы моя жена, появившись в Париже, живо поставила на место тех бывших прачек, которые вообразили себя светскими дамами, и доказала, насколько старое дворянство, даже обезглавленное, выше этих новых буржуазных дикарей.

Я улыбнулась. Его слова польстили мне.

— Ну хорошо. Я думаю, вы правы… Как только подрастет Филипп, я…

Я увидела ворота и сама себя прервала на полуслове.

— Александр, да мы уже дома!

Перед нами открылась тенистая аллея, идущая вдоль речки в глубь парка: старые липы, каштаны, грабы своими распростертыми ветвями создавали над аллеей зеленый свод, а в просветах между стволами столетних деревьев и ветвями открывались гранитные скалы, нагромождения камней, живописно бегущая речка и изумрудная трава.

Было утро. И в конце аллеи нам сияло солнце.

Его слепящий золотистый свет дрожал на горизонте, разрастался, медленно поднимаясь над деревьями. Светящийся розовый шар, точно огромный кокон, казался задрапированным в огненные, алые, пурпурные вуали. Вуали распадались, разбрызгивались сияющими лучами. Все вокруг было залито золотыми солнечными брызгами.

Мы невольно потянулись друг к другу, сжали руки в пожатии, в немом восторге перед открывшимся нам зрелищем рассвета.

Солнце сегодня вставало для нас.

Сюзанна и Александр

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ИЗУМРУДЫ ГОЛКОНДЫ

1

Лошади повернули вправо, и сквозь помутневшее окно кареты стали видны очертания Севрского моста.

— Сена, — произнесла я едва слышно. — Вот и снова Сена. Париж…

Я снова, уже в который раз оказывалась под стенами этого города — того самого, что олицетворял собой революцию и где были погребены самые основы прошлой, казавшейся незыблемой, жизни. Раньше я любила Париж; теперь, право же, мои чувства к нему были противоречивы. И все же я снова ехала сюда, надеясь, что здесь и только здесь смогу найти помощь и заново завоевать свое место в столице. Нет, не свое место. Наше.

— Я все, все здесь помню, — произнесла Аврора, приникая к окошку. — Ага, вот и трактир, где мы пили молоко, когда уезжали отсюда в прошлый раз… Здесь все будто родное…

— А кто же называл себя бретонкой? — улыбнулась я. — Или тебе стоило разок подумать о Париже — и Бретань уже забыта?

— Нет… — Она повернулась ко мне и улыбнулась так счастливо, как ребенок. — В Белые Липы я просто влюблена. Но мы же вернемся туда, правда?

В Париже у нас было множество дел. Надо было показать Аврору в свете — она была уже в том возрасте, когда это возможно. Главная трудность состояла в том, что я сама нынешнего света не знала и не хотела знать. Нынешнее парижское общество, претендующее на светскую изысканность, было буржуазным. Вот я и думала: где же все-таки и кому показывать юную Аврору?

— Во всяком случае, — заявила я решительно, — мы закажем тебе гардероб. В Бретани это невозможно. Такая милая девушка, как ты, должна одеваться только в Париже. Бретонские модистки просто недостойны тебя.

— И тебя, — отозвалась она, прижимаясь щекой к моему плечу. — Ах, я так счастлива, так счастлива — у меня просто дух захватывает от радости!

Было 10 декабря 1797 года. Три месяца назад мадемуазель Аврора д’Энен навсегда покинула стены монастыря в Ренне, — монастыря, в котором приобрела понятие о хороших манерах, научилась говорить, двигаться, играть на клавесине и даже получила некоторые знания по географии и истории. Но, несмотря на все эти успехи, невозможно было уговорить ее остаться там даже на месяц дольше.

— Никогда бы не вернулась туда! — повторяла она горячо. — Это самое невыносимое место в мире!

— Тебе и не надо возвращаться. Ты уже выросла, дорогая.