Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Для Барраса, главного среди директоров, в сущности, важно было только это. Директорский пост — это была власть, великолепные апартаменты в Люксембургском дворце, приемы, оргии и деньги без счета. Мог ли с этим легко расстаться человек, прошедший через все круги ада, скользивший по лезвию ножа, коварный и дерзкий? Медлить было нельзя, И Баррас нашел способ переиграть своих врагов: он обратился к Бонапарту. Он просил его защитить Республику от роялистов, проникших в Советы.

Сам генерал вряд ли был пламенным республиканцем. По крайней мере, диктаторские замашки в его деятельности уже давно наблюдались. Пожалуй, он и в стране ввел бы единоначалие, подобное армейскому, и без особых колебаний задушил бы Республику, но он вовсе не намерен был допустить эту операцию преждевременно, а самое главное, вовсе не желал, чтобы это пошло на пользу кому-нибудь другому, кроме него самого. Поразмыслив над всем этим, Бонапарт выступил в роли спасителя Республики: он послал в Париж своего генерала Ожеро с приказом помочь Баррасу.

Ожеро, едва прибыв в Париж, заявил: «Я приехал, чтобы убить роялистов». Баррас не медлил. 4 сентября десять тысяч солдат окружили Тюильри, где заседали Советы. Начались аресты. Директоры Карно и Бартелеми, противостоявшие Баррасу, должны были быть арестованы. Карно удалось бежать, Бартелеми схватили солдаты. Были аннулированы выборы, смещены высшие чиновники, судьи, закрыты газеты — было уничтожено все, что представляло угрозу для власти «триумвиров». Все это, в сущности, лишь снова доказало, что режим исчерпал себя и может удерживаться, лишь опираясь на армию.

Священников опять обязали присягать в ненависти к королевской власти. Кто отказывался, того ссылали в Вест-Индию. Даже частных лиц теперь обязывали пользоваться непонятным и странным республиканским календарем, к которому никто так и не смог привыкнуть. Было строго приказано всем гражданам праздновать декади, а в воскресенье работать.

В Бретань известие о перевороте пришло вечером 6 сентября. Стало ясно, что уже ночью начнутся аресты, а утром весь департамент будет наводнен синими отрядами. Надо было спешно уезжать. Александр торопливо попрощался со мной, поцеловал маленького Филиппа, оставил все дела брату и вместе с Гарибом ускакал по направлению к побережью.

Уже через сутки после его отъезда повсюду в Бретани были расклеены постановления об объявлении Александра дю Шатлэ вне закона — постановления, ранее благополучно забытые.

Я была просто пришиблена всем случившимся. Снова не было спокойствия в моей жизни, снова она изменялась под влиянием совершенно не зависящих от меня событий. Во мне даже проснулись суеверные опасения по отношению к осени: она всегда приносила мне несчастье. Вот и сейчас — едва пришел сентябрь, и я снова осталась без мужа.

Даже без вестей о нем. Связи с Англией были нарушены, провозить корреспонденцию становилось все труднее. К тому же я знала, что Александр не сидит все время в Лондоне. Он может быть где угодно. С ним может что-нибудь случиться, а я даже знать ничего не буду.

С Жаном дело обстояло немного утешительнее. Он держал данное им слово и писал мне регулярно, раз в неделю, довольно подробно описывая, что с ним происходит. К осени они с дедом вернулись из Митавы в Англию, и Жан был принят в Итон. К сожалению, письма запаздывали и я узнавала о событиях с опозданием в полтора месяца.

Чтобы не быть совсем одинокой, я забрала Аврору из монастыря, но ни Аврора, ни Филипп не утешали меня в том, что мучило меня больше всего. Приближался декабрь — тот месяц, на который мы с Александром возлагали столько надежд. Мы планировали, что перед Рождеством я отправлюсь в Париж и попытаюсь там укрепиться. Попытаюсь напомнить о себе, заявить, что дю Шатлэ живы, обжить давно заброшенный отель. Теперь ехать мне не очень-то и хотелось.

— Есть ли в этом смысл? — спросила я у Поля Алэна. — Теперь все так изменилось.

— Что вы имеете в виду?

— Теперь на нас снова смотрят искоса. К буржуа я ездить не хочу, а знакомых аристократов в Париже у нас мало. К тому же как посмотрят на мой приезд власти?

— Они не посмеют вас тронуть. Не трогали же они вас здесь.

— Да, потому что мы живем в глуши и ничем о себе не напоминаем. Как бы мне моим приездом не повернуть дела в худшую сторону… Не дай Бог, якобинцы пожалеют о своей забывчивости и захотят отобрать наш отель.

Поль Алэн качнул головой.

— Я ни на чем не настаиваю, мадам. Хотите ехать — поезжайте. В вашей личной безопасности я уверен. Мне кажется, появиться в Париже — это было бы нелишне.

Я его мнения не разделяла. Мне поездка казалась бессмысленной. В Бретани и то на нас обрушиваются бедствия. Чего же ждать от жизни в Париже, у всех на виду?

Констанс, видя мое уныние, все время пыталась меня развлечь, а однажды, когда мы гуляли по парку, выпалила:

— Если уж вы никак не способны утешиться, что же вы сидите сложа руки и ждете?

— Но что я могу? — воскликнула я с досадой. — От меня ничего не зависит!

— Вы хотите вернуть мужа? Хотите, чтобы он мог жить с вами?

— О, я и не мечтаю о таком. Я была бы счастлива, если бы с него просто сняли объявление вне закона. Тогда бы он, по крайней мере, мог приезжать… и я не боялась бы, что его расстреляют в двадцать четыре часа, если схватят.

Помолчав, я раздраженно произнесла:

— Но к чему говорить об этом? Все это только мечты!

— Да, конечно, потому что вы бездействуете.

— От меня ничего не зависит, повторяю вам, Констанс.

— Неправда! — сказала она горячо. — Вы ведь и не пытались что-то изменить… Поезжайте в Париж! Знакомьтесь с чиновниками, министрами, директорами. Вы могли бы поговорить даже с Баррасом, если бы захотели. У вас есть деньги — пользуйтесь ими как доводом!

Я замерла на месте, глядя на нее с полуоткрытым ртом.

— Вы имеете в виду… взятки?

— Разумеется! Они же сплошь продажны, это все знают! Вы могли бы чего угодно добиться за деньги!

Эти слова пронзили меня с ног до головы. Ведь это правда! Я могу хотя бы попытаться… И как странно, что Констанс — всегда такая нежная, немного робкая — подсказала мне выход, до которого я не додумалась!

Я стала просто одержима этой идеей, я размышляла о ней день и ночь, составляла план действий. Полю Алэну открывать свои намерения я не собиралась: он бы сразу встал на дыбы, если бы услышал о том, что я отправлюсь просить чего-то у синих. Он даже ради брата на это был не способен. «Ну и черт с ним! — подумала я, досадуя на него. — Я сама все сделаю, сама! Я никому ни слова не скажу!»

Лишь Аврора и Ренцо поедут со мной: Аврора — потому, что ей следовало узнавать мир, а Ренцо надо было повидаться с родителями. И близняшек, и Филиппа я оставляла дома, под присмотром Маргариты.

И наконец, уже уезжая из Белых Лип, я вспомнила о Морисе де Талейране, большом вельможе при Старом порядке и министре иностранных дел при Республике. Он отщепенец, предатель, это так. Но он аристократ. Он, по-видимому, первый, к кому следует обращаться. К тому же я слышала, что он взяточник.

Пожалуй, даже когда мне было шестнадцать и я ехала в Версаль, чтобы быть представленной ко двору, я не покидала Бретань с таким нетерпением.

3

Карета въехала во двор отеля на улице Варенн и покатила по аллее, контуры которой подчеркивались бордюром из кустов самшита. Волнуясь, я теребила маленькую сумочку. Ради сегодняшнего дня я приложила все усилия, чтобы выглядеть привлекательно, и добилась своей цели, но сердце у меня все равно ёкало. Ведь от предстоящей встречи зависело буквально все.

Лакей в серой с малиновым ливрее бросился к карете.

— Мадам дю Шатлэ? — осведомился он почтительно.

— Да. Мне назначено на полдень.

— Господин министр ждет вас.

Лакей помог мне выйти и проводил в роскошный вестибюль, где руки горничной приняли мой плащ. Я оглядела себя в зеркале. Узкое изящное платье из тафты медового цвета сидело на мне безукоризненно, черные глаза сияли даже сквозь чуть приспущенную золотистую вуаль. А уж шляпа — это было произведение искусства: широкополая, из мягкого светлого фетра, с пышными перьями цапли и алмазом на тулье. «Пожалуй, мне идет нынешняя мода, — подумала я. — Хотя раньше я очень тосковала по фижмам и кринолинам Старого порядка».

— Прошу вас, мадам дю Шатлэ.

«Мадам», «господин министр»… Талейран, похоже, продолжал жить так, как было принято при Людовике XVI. Он даже лакеев одел в ливреи цвета своего герба, хотя наверняка знает, что это запрещено. Ну а если не запрещено, то зазорно для министра Республики.

И все-таки как с ним разговаривать? Какой подход к нему найти? Он слыл умнейшим человеком в Европе. Большим насмешником. И конечно, взяточником. Но как предложить ему эту взятку? Нельзя же просто вывалить перед ним деньги. Опыта у меня никакого не было. При дворе Людовика XVI я много слышала об этом подающем надежды прелате, епископе Отенском (впоследствии он охотно отказался от своего духовного звания), но сама с ним никогда не встречалась — стало быть, не могла опираться на прежнее знакомство. Оставалось надеяться, что хоть отца моего он знал.