Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно - Роберт Грейвз

Ясон развернул узел, который они с собой принесли. Там лежали двойное ярмо, постромки и деревянный плуг. Он запряг быков в плуг со словами: «А теперь будьте волами!» Их глаза-самоцветы, казалось, покраснели от гнева в свете ясонова факела, но животные бессильны были причинить вред Ясону или Автолику, которые вскоре снова выбрались через окно на галерею. Так отчасти сбылся сон, который Ээт неразумно открыл Медее, прежде чем поведать его Солнцу; но падение звезды и страдальческий крик Прометея были событиями, которым еще только предстояло совершиться.

Медея, надев предписанный обычаем ивовый венок в честь Прометея, дожидалась Ясона в зарослях недалеко от святилища героя. Месяц был молодой, и его то и дело закрывали облака, спешащие с востока. Теперь на душе у Медеи было спокойно, хотя то и дело ее сотрясал невольный спазм — так огромные волны все еще качают корабль после того, как пройдет водяной смерч. Она принесла бесчисленные жертвы Бримо, и Богиня даровала ей благоприятные знаки. Вскоре она услыхала, как Ясон крадучись шагает по тропе. Ее сердце громко колотилось, она спросила шепотом:

— Дело сделано? Все в порядке?

Он ответил:

— Сделано. И все в порядке. Позволь мне тебя поцеловать, моя светловолосая любовь, и придать тебе храбрости для твоего страшного деяния.

По жилам ее, когда он ее целовал, казалось, побежал огонь, а сердце ее едва не выскочило из груди. В коленях не осталось никакой силы, чтобы отступить, и темный туман застил глаза; и все же она его от себя оттолкнула, слабо вскрикнув:

— Теперь достаточно, любовь моя! Твои поцелуи жалят, как шершни! О, и зачем я только родилась царской дочерью!

Она дала ему женское одеяние и шаль переодеться и сунула ему в руку корзину, где лежали черный петух, мешок ячменного зерна и кремневый нож. Она предупредила его:

— Пригибайся, чтобы скрыть свою стать, ковыляй, прихрамывая, прикрой подбородок шалью, выказывай мне покорность. Если кто-либо к тебе обратится, поднеси к губам палец и покачай головой.

Он повиновался и на этот раз не совершил никаких глупостей, вспоминая, как скверно сыграл роль Аргусова слуги у лапифов. Они двинулись вместе по аллее, густо обсаженной темными кипарисами, пока не дошли до ворот ограды. Там стояло двое часовых с секирами, одетых в маски быков и плащи из черных бычьих шкур с болтающимися хвостами. Медея приложила палец к губам, и часовые пропустили ее и Ясона, низко им поклонившись. Медея пересекла двор, не оглядываясь по сторонам, Ясон следовал за ней в трех шагах позади, пока они не добрались до небольшой бронзовой двери внутренней части святилища. Медея отперла ее бронзовым ключом, и они вступили в мощеный лабиринт, стены которого образовывали высокие тиссы, тесно посаженные и огражденные бронзовыми перилами, Медея вела Ясона, негромко напевая. Время от времени она останавливалась, прислушивалась и снова начинала петь.

Вскоре Ясон услыхал странный шум: что-то то ли шуршало, то ли скреблось. Медея шепнула:

— Это змей выползает из гробницы. Он занимает свое место на дереве.

Она провела его в центральную часть святилища, вымощенную змеевидным узором, в форме равностороннего треугольника, а когда он туда вступил, луна окончательно вышла из облаков. В дальнем углу треугольника за круглой белой гробницей, где покоились священная челюстная кость и пуповина, рос древний кипарис.

Ясон резко втянул носом воздух. Наконец-то он достиг цели своих странствий, но он охотно отдал бы пять лет жизни за то, чтобы снова очутиться на Лемносе с пышнотелой Гипсипилой, да играть с ней в кости на поцелуи под раскрашенным балдахином, и чтобы утренние пташки сладко пели им с розовых кустов под окном. Перед ним, привязанное к кипарису, сияло под легким досчатым навесом Золотое Руно, висевшее вниз головой, как бы в насмешку над Богом Овном; а вокруг ствола и ветвей дерева обвил свои кольца змей Прометей. Он медленно покачивал своей широкой головой и высовывал свой раздвоенный язык, а Медея пела ему по-гречески. Ясон прикинул, что по длине он в четыре раза больше роста высокого мужчины, а по толщине — как бедро человека. Медея взяла корзину из дрожащих рук Ясона и подняла крышку. Она вытащила петуха, сняла капюшон у него с головы, развязала ему ноги, поставила наземь и насыпала ячменя поклевать. Затем обратилась к змее, напевая негромко и ласково:

Черного, черного петухаПринесла тебе Медея.Смотри, Прометей, как черен он,Съешь его, не жалея.И пусть будет крепок потом твой сон,Крепок сон Прометея.

Большой змей оставил кипарис, развернувшись во всю длину и шурша, пополз к ним, но запах Ясона встревожил его, и он внезапно зашипел: ибо у всех диких тварей вызывает беспокойство кислый запах, испускаемый испуганным человеком. Медея успокоила его ласковыми словами, как мать капризного ребенка, и добилась от него повиновения. Ее голос успокоил и Ясона, запах его стал чище и больше не раздражал змея. Змей Прометей заметил петуха и свернулся, чтобы его поразить. Петух всполошился, прекратил клевать ячмень, опустил гребень и дрогнул. Змей отвел назад голову и внезапно метнул ее вперед, словно копье.

— Закрой глаза! — приказала Медея. — Ни одному мужчине не дозволено наблюдать трапезы Прометея.

Ясон закрыл глаза. Когда ему велено было их открыть, змей уже проглотил петуха — вместе с перьями, лапками и клювом. Медея протянула назад руку, Ясон поднес ее руку к губам, они молчали.

Вскоре змей медленно уполз обратно к кипарису, обвил его, и Медея снова ему запела. Ясон заметил, что теперь змей, раскачиваясь, больше не попадает в такт музыке, а медленно движется. Голова его падала все ниже и ниже: ибо перья петуха были обрызганы наркотическим соком высокого, с раздвоенным стеблем кавказского крокуса шафранового цвета, корень которого красен, как свежее мясо, и который известен теперь как цветок Прометея. Медея срезала этот корень, когда луна была полной, и положила его, чтобы пустил сок, в раковину из Каспия с тремя витками.

Затем она сняла с груди ветвь можжевельника и стала медленно помахивать ею перед глазами змея, описывая священную восьмерку. Змей расслабился, он свисал с ветвей, и голова его раскачивалась, словно у мертвого, рядом с раскачивающейся головой Овна.

— О, возлюбленный Ясон, — сказала Медея то ли смеясь то ли плача. — Теперь подойди и возьми свою награду. Вот нож.

Ясон взобрался на кипарис, обвитый огромными кольцами одурманенного змея, холодными, как смерть, на ощупь. Он перерезал кожаные ремешки, которыми было привязано к дереву Руно за четыре ноги, схватил его за хвост и начал снова спускаться. Он невольно гримасничал, как если бы осушил рог кислого вина, и все же, когда он снова стоял на каменных плитах, слава его деяния согрела ему желудок и заставила лицо вспыхнуть. Руно было удивительно тяжелым из-за огромных забитых рогов и золотой каймы. Ясон обвязал его вокруг себя под одеянием. Затем Медея снова вручила ему корзину, и он последовал за ней.

Они вновь пересекли двор Бога Войны, не оглядываясь. Часовые с бычьими головами отворили ворота, чтобы их выпустить и низко им поклонились. Они благополучно зашагали по кипарисовой аллее к городу. Медея шла впереди, не говоря ни слова. Ясону хотелось бежать, но шаг Медеи был медленным, словно она погрузилась в раздумья.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Бегство из Эа

Когда Ясон и Медея снова оказались в виду Эа, Ясон испустил клич, о котором заранее было договорено — унылый вой магнезийского Леопарда, который заставил лаять всех домашних собак в городе. То был сигнал сыновьям Фрикса начать кровавую диверсию, под прикрытием которой «Арго» мог бы спокойно отплыть прочь. Они пробежали по дворцу, каждый — через отдельное крыло, вопя одновременно, так что крик этот отдавался эхом в каждом коридоре:

— О, негодяи! О, о! Месть святотатцам!

Ээт вскочил со своего высокого ложа, полуодетый и напуганный, чтобы спросить, что случилось, и тут вбежал Фронт и сказал:

— Увы, Твое Величество! Грязный албанин, твой предполагаемый зять, осквернил и твой дворец. Он кастрировал и запряг в насмешку в двойное ярмо священных быков, дар твоих союзников-тавров. Но это следовало ожидать от питающегося вшами дикаря, для которого Бык — символ всяческих зол.

Весть о святотатстве, словно огонь, распространилась по дворцу, и таврийка Идия, камнеокая мать Медеи поспешно послала своего сына Апсирта за жрецом Быков из святилища Бога Войны. Вскоре они примчались по аллее целой оравой, и сама Идия отворила Северные ворота, чтобы их впустить. Не говоря ни слова, они побежали во дворец, размахивая секирами, под жуткий рев бычьих рогов, вертевшихся на длинных шнурах. Затем завязался бой между таврами и албанцами, и тщетно Ээт пытался разнять обе стороны. Тавры высадили вскоре своими секирами крепкие двери внутренних покоев и, увидев своих покалеченных и оскорбленных богов, возбудились и рванулись мстить. Секиры их взлетали и падали, словно цепы, пока сын Стира, обрушившись на них с галереи вместе со своими албанскими копейщиками, с боем не вытеснил их из зала.