Возвращение призраков - Джеймс Герберт

Излияния сэра Гарета Локвуда резко прервались, и Фелан заключил, что это означало смерть или тяжелую болезнь странного человека, возможно склонного к помрачению рассудка. К тому времени его почерк стал совершенно неразборчивым, и даже особые способности Фелана не могли помочь ему различить на поблекших страницах что-либо кроме бессмысленных каракуль. К сожалению, со смертью нечестивого рыцаря зло не закончилось; похоже, следующие поколения Локвудов продолжали заниматься черной магией, без сомнения вдохновленные своим предком, и его врожденная порочность передалась потомкам.

Однако после кончины сэра Гарета прошло почти сто лет, когда эта порочность проявилась снова. Бесчинства развращенного рыцаря продолжил его потомок Хьюго Локвуд. Очень кстати для наследника по стране пронеслась чума, опустошая города, стирая с лица земли целые деревни, и она позволила ему до самой смерти пользоваться наведенным ею страхом.

Чума, переносимая блохами черных крыс, пришла из Азии в Китай, прокатилась по Европе, забирая по пути миллионы жизней, и наконец докатилась до Англии, принеся с собой новую изуверскую секту — братство флагеллантов. Мужчины и женщины буквально до умопомрачения секли себя плетьми с металлическими хвостами, чтобы очиститься от грехов, которые якобы навлекли на них Божью кару. Подобно самой чуме, эти изуверы размножились по всей Европе, хотя в Англии их влияние было ограниченным. Мировоззрение или хитрость заставили владетеля Слита обернуть в свою пользу этот мазохистский обычай — об этом писания умолчали, но он им воспользовался.

Фелан удрученно покачал головой. Как легко, очевидно, было этому новому Локвуду, теперь уже не только господину деревни, но и духовному поводырю, убедить своих людей, что наказание означает умиротворение Господа Бога, и как легко было найти жертву, когда смерть ходила у дверей каждого. При первом же признаке болезни — любой болезни — заболевшего забирали, и больше его никто не видел Кто мог пожаловаться, какой родственник или друг мог возразить, если все население страны подверглось подобному жестокому уничтожению? Как злорадно автор смотрел на обманутых, с какой любовью он подробно объяснял им причину и ложный смысл смерти очередной жертвы. Ирландца охватила дрожь, когда он разбирал пассажи проклятого текста, в который ему приходилось вникать, — эти пытки, убийства, растление и сексуальные извращения, записанные там как свидетельство чего-то чудесного.

Через некоторое время Фелан настоял, чтобы Эш вернулся в гостиницу отдохнуть, понимая, что исследователь вряд ли выспался ночью. Кроме того, теперь, когда записи были рассортированы и разложены в некотором подобии порядка, Эшу особенно нечего было делить в церкви Святого Джайлса. Эти бумаги и книги содержали мирские записи о деревне и церковных расходах, однообразные свидетельства о рождениях, браках и смертях. Исследователь неохотно согласился и оставил Фелана продолжать работу, условившись, что позже они встретятся в гостинице и все обсудят. Ирландцу стало не по себе, когда он услышал звук закрывшейся за Эшем двери. Никогда еще Фелан не чувствовал себя столь одиноким.

В истории Слита было много пробелов — Реформация мало значила для местного населения и их господина, — но Гражданская война в середине семнадцатого века принесла новые возможности для активизации тайной деятельности и грязных делишек. Снова и снова, казалось Фелану, история играла на руку поколениям Локвудов и способствовала претворению в жизнь их зловещих целей. В частности, в ту неспокойную эпоху молодых людей посылали воевать в междоусобной войне, чего никому не хотелось. Сколько таких подневольных рекрутов из этих мест так и не добрались до противостоящих войск короля и парламентариев и исчезли без следа — но не из-за войны, а вследствие чего-то более коварного? Кто знал это, кроме человека, организовавшего набор рекрутов, хозяина, которому служили эти несчастные?

Задрав голову, Фелан посмотрел на высокие церковные своды. Образы и события проплывали перед ним, и он понял, что слишком во многое нужно вникнуть, слишком многое нужно осознать. Его виски пульсировали от усилий. Дело было не только в чтении и переводе слов, его шестое чувство зашло гораздо дальше, открыв ему запутанные сцены ужасных злодейств. Фелан уже жалел, что не уговорил исследователя остаться, потому что каждый вновь узнанный ужас вызывал у него страх и присутствие Эша могло бы укрепить его собственную решимость остаться в этом бессовестном месте.

Поколения Локвудов, видимо, чувствовали себя обязанными записывать все эти гнусности, добавляя их общую сумму к… к чему? Это было выше его понимания. Могла ли такая скрупулезная фиксация мерзостей иметь какую-либо цель или какие-либо последствия? Если только записи не служили руководством — а возможно, даже каким-то источником для извращенного вдохновения — последующим поколениям Локвудов.

Фелану вспомнился один трагический эпизод через двадцать с лишним лет после Гражданской войны, во времена великого пожара в Лондоне. Этот эпизод был описан, вероятно, одним из самых подлых предков Эдмунда Локвуда — Робертом Гаем Локвудом. В Лондоне царили насилие, проституция, преступность — и бубонная чума; и только огонь, пронесшийся по грязным улицам, избавил город от самовырождения. Воздаяние за все грехи — так говорил Локвуд своим последователям, — отмщение Всемогущего невеждам и больным, больным умом и несовершенным телом. Неправедность души сама проявляется в нездоровье и физической ущербности, объявлял этот набожный лицемер, и огонь и чума придут в Слит, если здешние люди не очистятся от разврата.

Какая гнусная хитрость! Какое вероломное искажение! Он вел свои доверчивые когорты к избавлению от всего «нехорошего» в деревне и окрестностях, призывая устроить так называемую «ночь очищения». Больные дети, дети, покалеченные в несчастных случаях или с врожденными недостатками, неполноценные умственно — эти несчастные, которые могли быть обязаны своим несчастьем именно слитским бесчинствам и извращениям, — их выволокли из домов, вытащили из постелей, вырвали из семей. А тех отцов и матерей, кто нашел в себе мужество сопротивляться, избили и заставили подчиниться. Их привели или приволокли к черной яме в центре деревни — к неестественно глубокому пруду. И там утопили. Дети отчаянно цеплялись за берег, но их жалобные крики останавливали ударами дубиной по губам.

Фелан вслух застонал, представив это зрелище. Он сбросил дневник с коленей, и несшитые листы рассыпались по каменному полу, где ирландец раньше нашел их. Он опустился на колени, не в состоянии продолжать чтение, и вознес молитву как за невинно убиенных, так и за будущее самого Слита.