Возвращение призраков - Джеймс Герберт

Фелан вслух застонал, представив это зрелище. Он сбросил дневник с коленей, и несшитые листы рассыпались по каменному полу, где ирландец раньше нашел их. Он опустился на колени, не в состоянии продолжать чтение, и вознес молитву как за невинно убиенных, так и за будущее самого Слита.

В конце концов, когда образ кричащих детей и подростков, исчезающих под неспокойными черными водами, поблек, когда перед глазами потускнело зрелище того, как ручонки хватали ночной воздух, прежде чем погрузиться и скрыться из виду, — когда эту ужасную картину удалось отодвинуть в глубь сознания, Фелан снова занял место на стульчике в приделе.

Ужасы еще не прошли и не пройдут, пока он не покончит с чтением дневника Локвудов, но он ожесточил сердце ко всему, что бы ни таилось в этих нечестивых страницах. К счастью, под управлением последующих Локвудов Слит вроде бы получил период нормальной жизни — или только создавалось такое впечатление? В течение следующих, более цивилизованных, лет зло или подавлялось, или хорошо скрывалось, и записи были похожи на любые другие хроники подобного рода, какие можно найти в старых церковных сундуках в этих краях: приходские переписи, крещения, свадьбы, смерти — обычные вещи для таких патриархальных деревень.

И все же… И все же, вчитываясь в поблекшие тексты, Фелан не мог избавиться от странного чувства Какими бы обычными, какими бы мирскими ни казались документы, под его взглядом в них словно проявлялись темные оттенки. Он гадал, не собственные ли его мысли и воображение оставались под впечатлением предыдущих открытий, и, по правде говоря, не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Он измучился, ему было плохо, и его особые способности, его шестое чувство, ослабли. Но внутренний холод, охвативший его во время поисков, сжал, душу Фелана еще сильнее, когда тот коснулся дневников и записей, относящихся к длительному периоду восемнадцатого века.

Эти записи хранились в полном порядке и были сделаны аккуратным, чуть ли не каллиграфическим почерком. Однако вскоре ирландец заметил, что смысл в этих более поздних записях так же ускользал, был таким же уклончивым, как и в дневниках прежних Локвудов. Себастьян Локвуд был скуарсоном Слита, то есть одновременно духовным и светским правителем, и держал прихожан в железном кулаке, а также, подобно своим предшественникам, казалось, испытывал особый восторг, перечисляя все наказания, назначенные ослушникам или тем, кто вызвал его неудовольствие. В одном случае ранним утром в господских землях поймали двух браконьеров; Локвуд избил их и спустил на них собак. Несчастные были разорваны сворой на куски, а Локвуд с приятелями наблюдал и делал ставки, кто из браконьеров упадет первым. Довольно бессердечно со стороны так называемого священнослужителя, но еще более неуместным было упоение, с которым он это описывал. «Собаки нажрались до отвала, — сообщалось в дневнике, — им понравилась человечина».

Рука Фелана дрожала, когда он читал эти строки. Что это за господин, способный отдать такой зверский приказ, да еще делать потом ставки?! Ясно, что «болезнь» Локвудов пережила века.

И с другими браконьерами расправлялись с подобной же жестокостью, хотя до смерти затравили собаками лишь нескольких. Чаще их заковывали в колодки на деревенской площади и оставляли истекать кровью в назидание другим. Еще один злоумышленник, мельник по имени Сэмюэл Бриджсток, чье преступление состояло в подделке счетов — видимо, некоторая часть его помола продавалась налево, а не в пользу Себастьяна Локвуда, обладавшего всеми правами на водяную мельницу и ее продукцию, — был привязан к мельничному колесу, а его семье и деревенским жителям было велено смотреть на это. «Десять оборотов, — был приговор Локвуда мельнику, — и если он останется жив, значит, его грех искуплен». И далее следовала злорадная запись, что Бриджсток захлебнулся на пятом обороте колеса.

И так далее — перечень имен и наказаний, словно Локвуд радовался каждому «преступлению» и наказанию, как будто их сумму он передавал по наследству следующим поколениям Локвудов. Фелан не мог понять, как такое зверство могло оставаться безнаказанным в так называемый век Просвещения, когда на материке пропагандировались и даже были приняты многими деспотическими монархами такие реформы, как равенство всех перед законом, религиозная терпимость, отмена крепостного права и упразднение многих дворянских клерикальных привилегий. Неужели Слит был так удален от остального мира? Или власть Локвуда была такова, что никто не смел даже в мыслях противиться ей?

Фелан продолжал читать и нашел упоминание о сэре Френсисе Дэшвуде — это имя было ему знакомо. Сэр Френсис как будто был близким приятелем Локвуда. И вряд ли тут было что-либо удивительное. Ирландец знал, что в восемнадцатом веке Дэшвуд пользовался известностью в этих краях как оккультист и основатель нечестивого Клуба адского пламени — тайной организации, выполнявшей сатанинские ритуалы и устраивавшей аристократические оргии. Подходящий друг и союзник для типа вроде Себастьяна Локвуда!

Видимо, в окне за алтарем проплыло облако и заслонило солнце, поскольку цвета на витраже померкли, стали тусклой мешаниной коричневого и серого. Фелан оглянулся посмотреть, что затенило окно, и обнаружил, что уже наступили сумерки.

Дневники и списки Себастьяна Локвуда занимали множество книг, но в последних почерк превратился в неразборчивые каракули. Местами казалось, что скуарсон просто тыкал пером в бумагу, так как на листах оставались царапины и даже дыры, а многие слова были заляпаны кляксами. Неровные строчки пересекали текст, предложения часто не заканчивались, оставались непонятными, словно охваченный лихорадкой ум больше не мог переводить собственные мысли в слова. Фелану оставалось лишь заключить, что безумие, так же как и бесчеловечная жестокость, передавалось Локвудам с генами.

Эти последние дневники вызвали у него новый прилив такого отвращения, что его буквально чуть не стошнило. Они описывали некрофилические склонности Себастьяна Локвуда. Как ни трудно было разобрать ставший совершенно неразборчивым почерк, Фелан быстро понял, что этот безумец, как и первый слитский Локвуд, проводил опыты над мертвецами с целью их оживления, но в отличие от своего предка Себастьян Локвуд пошел дальше и совокуплялся с трупами не только взрослых мужчин и женщин, но и детей — здесь Фелана чуть не вырвало прямо на раскрытые страницы.

И хуже чтения слов было исходящее от них ощущение. Ирландец старался закрыть свой мозг от страшных образов, но они вторгались и распространялись, как зараза, вытесняя все остальное. Перед Феланом вставали ужасные, отвратительные картины, вызывающие позывы рвоты и конвульсии тела. Он встал на ноги, дневник соскользнул на пол придела и остался лежать среди разбросанных бумаг.