Магия успеха - Мария Семенова

— Если позволите, немного истории. — Плещеев положил в кофе сахар, тщательно размешал. — Как известно, немцы очень любили рыть землю. Я не буду говорить о секретных заводах «Фау» и синтетического бензина, о бункере Гитлера в Берлине и его «волчьей яме» под Растенбургом, в Восточной Пруссии, не стану упоминать таинственную крепость Шангрилла — гипотетическую базу нацистов в Антарктиде, в районе Земли Королевы Мод, — вся эта информация подробно изложена в моем отчете. Замечу только, что в период с тридцать восьмого по сорок третий годы на средства Ане-нербе были построены несколько секретных учебно-тренировочных центров СС, в одном из которых, расположенном на территории Норвегии, после войны обосновались Черные Викинги. В нацистских документах этот центр упоминается под названием Пещеры Доврского Деда, если помните, у Ибсена это имя владыки троллей. Вот туда-то нелегкая и забросила Толю Громова.

— Кстати, как он? — Генерал допил кофе, распечатав очередную пачку «Примы», закурил. — Отдыхает?

— Да, с невестой. — Плещеев тепло улыбнулся, рассеянно наблюдая за извивами удушливого дыма, отставил недопитую чашку. — В Комарове, в частном пансионате.

— Ну вот и хорошо, дело молодое. — В глазах начальства появился мечтательный блеск. — Зимой только свадьбы и играть. Опять-таки, бабу снежную вылепить можно, в снежки, с горок покататься, на лыжах хорошо, с ранья, вдоль залива…

Чувствовалось, что тема зимних забав занимает его куда больше, чем какой-то там эсэсовский бункер.

— Насчет лыж это вряд ли, при переходе границы Толя отморозил ноги. — Плещеев, не спрашиваясь, закурил, положил папку начальству на стол. — С этим что?

В негромком голосе его слышалось разочарование.

— А ничего. — Генерал глянул на него, как смотрит педагог на недоразвитого воспитанника, вздохнул тяжело. — Кто этим будет заниматься? Своего дерьма не разгрести, террористы-сионисты, вах-хабиты-моабиты, депутаты-демократы… Вон, — он махнул рукой на груду секретных папок, выпустил струйку дыма в сторону сейфа, — полна коробочка. Спустить информацию в Интерпол куда-нибудь, так потом вопросами замучают — откуда взяли да каков процент достоверности? Этические аспекты опять-таки… Ты вот что, Сергей Петрович. — Начальство внезапно оживилось, осененное дельной мыслью, на лице его отразилось облегчение. — Скунса на них натрави, может, и клюнет. А тогда одно из трех: или он вцепится этим викингам в глотку, или они сами сломают ему хребет, или проколется наконец и кто-нибудь возьмет его за жопу. В любом случае поднимется шум, и западники непременно отреагируют. Один хрен, делать им нечего, а деньги девать некуда, не то что нам, грешным.

— Шалом! Это хедер Соломона Клярэ?

— Да, это хедер Соломона Клярэ.

— Могу я слышать рабби Боруха?

— Если вы имеете уши, вы можете услышать рабби Боруха. А на что он вам?

— Нужда у меня к нему.

— Я дико извиняюсь, а кто это имеет к нему интерес?

— Имеет тот, о ком не говорят вслух и чей путь покрыт страшным мраком.

— Сразу бы так и сказали, рабби Борух уже на проводе.

— Сразу только кошки родятся. Имею к вам разговор насчет Черных Викингов.

— Это мне очень подходяще, что же вы остановились?

— Во рту пересохло. Правда горчит, пустая ложка рот дерет. Деньги против стульев.

— Мы за ценой не постоим, скажите номер счета, как только, так сразу. Здесь у нас собрались очень порядочные — люди.

— У нас здесь тоже. Не отходите, рабби, от компьютера, мои условия и треть информации уже в пути. И как говорится, лху нранно адонай норийо ииур ишейну.

— Буду ждать, сын мой, и надеюсь, вы не забыли, что жадность порождает бедность. Арбоим шоно окут бдойр вооймар…

Приватный разговор по телефону на иврите.

ГЛАВА 25

Разбудил Прохорова Рысик, с утра пораньше, самым наглым образом. Открыл, гад хвостатый, дверь и, тайно прокравшись в комнату, смахнул со шкафа тяжелый меч-боккен, выточенный с большим трудом из ворованной «дельта-древесины». Жалобно звякнули гантели в углу, застучали по батареям возмущенные соседи, — день был субботний.

— Такую мать. — Выругавшись спросонья, Прохоров поднялся, смачно, так что зубы щелкнули, зевнул, поискал глазами нарушителя спокойствия. — Кастрирую тупыми ножницами!

Куда там, Рысика уже и след простыл, только те самые, огненно-рыжего цвета, которые надо бы тупыми ножницами, мелькнули молнией.

«Ладно, у кого рано встает, тому Бог дает. — Прохоров глянул в угол, где скорбел оставшийся от бабки в наследство чей-то почерневший лик, затем перевел взгляд на свою бунтующую плоть, вздохнул. — Да, весна, весна, пора любви. А не ожениться ли мне на недельку-другую?»

Сквозь щелку в занавеси проглядывало апрельское солнце, за окнами чирикали воробьи, слышался лязг лопаты и проникновенный мат непохмеленной дворничихи: в усмерть засношали ее ларечники со своими коробками и пожарники со своими брандспойтами. На хрену видала она и мэра, и депутата, и начальника жэка. Все пидорасы.

«Пидорасы, это точно», — с легким сердцем согласился Прохоров и, накинув шелковый, презентованный Женей халат, направился в сортир. Из-за отцовской двери раздавалася храп, тянуло перегаром и телесной вонью — отставной майор снова подался от бренной суеты в запой. Какое там «торпедирование» с кодированием — душа горит, и все тут. Загадочная, славянская… Из кухни доносились запахи совсем другого рода — благоухало свежезаваренным чаем, котлетами, поджаренной с луком и яйцами картошкой.

— Мать, привет. — Прохоров махнул рукой и, повинуясь зову природы, заперся в сортире. — «Губернатор выступил с отчетом, Петербург войдет в третье тысячелетие уверенно и достойно…»

День он всегда начинал с просмотра свежей прессы.

Потом он мылся, брился, делал зарядку и наконец, подгоняемый желудочным соком, появился на кухне.

— Мать, не спится тебе.

— Садись, сынок, садись. — Клавдия Семеновна торопливо наложила ему картошки с котлетами — горкой, достала квашеной капусты, огурчиков. — Просыпаюсь все, не уснуть. Третью ночь уж Витенька снится. Господи, ведь снова на убой вот таких же погнали…

Она отвернулась к окну, украдкой смахнула с глаз слезинку.

— Ладно тебе, мать. — Прохоров с яростью откусил сразу полкотлеты, рывком поднявшись, включил телевизор. — Вот смотри, видишь, как весело. Какая там, на хрен, Чечня!

На экране популярный девичий проект под названием «Палки» задорно распевал на четыре голоса:

Ой цветет калина в поле у ручья,

Парня мало, дога полюбила я…

Девушки были в ударе, в теле и почему-то в цепях. Полуголые братки из бэк-вокала, изображая стаю догов, лихо подтягивали, подскуливали, под-тявкивали в лад:

Ав, ав, ав, гае, гае, гае, ры, ры, ры.

— Тьфу, срамота — Клавдия Семеновна поднялась, сняла чайник с огня. — Схожу-ка я в магазин. Тебе какого супу сварить?

— Какой быстрее, мать, у тебя все вкусно. — Прохоров переключил программу, вытащил крепенький огурчик из банки. — Огурцы, ма, самое то, хрустят!

Откровенно говоря, «Палки» ему понравились: жопы что надо, рожи глупые, довольные, мотивчик незатейливый, запоминающийся, слова, опять-таки, доходчивые — ав-ав-ав, гав-гав-гав, ры-ры-ры! И как только дверь за матерью захлопнулась, Прохоров переключил канал на прежний, однако тут же замер, застыв с поднесенным ко рту огурцом. Собачий клипец уже закончился, шли «Новости», и в центре внимания мирового сообщества оказались знакомые до боли места — окрестности неказистого норвежского фьорда, затерянного среди диких скал. Кое-что, правда, вокруг изменилось: на месте заводика зияла здоровая дымящаяся воронка, берег потрескался, осел, базальтовая круча, разломившись надвое, свалилась в воду. Кружили вертолеты, ревели полицейские сирены, сновали вездесущие репортеры. «Предположительная причина трагедии — взрыв рудного газа в заброшенных шахтах, — произнес голос за кадром, и камера дала крупным планом оглушенную, плававшую кверху брюхом косатку. — Зеленые бьют тревогу».

— Дивная страна Норвегия, где во фьордах водятся косатки. — Прохоров в задумчивости прикончил огурец, ощутив себя после трех котлет сытым и добрым, налил чаю, и в это время раздался телефонный звонок.

— Эй, свидетель, ты телик смотришь? Как тебе? — Это был Толя Громов, голос его переполняли радость и бесшабашная удаль. — А вот она, вот она, хунта поработала!

Чувствовалось, что он уже был навеселе.

— Да, здорово бабахнуло. — Прохоров вдруг вспомнил, как они вместе шли по канализации, по колено в дерьме. — Ты чего это, празднуешь уже?

— А то! — Толя Громов довольно заржал, было слышно, как рядом, мяукнув, захихикала Вика. — Тебе тут просят передать, чтобы ты, свидетель, не опаздывал.

— Ладно, новобрачные. — Прохоров повесил трубку, отхлебнул остывшего чаю, потянулся ложкой к варенью, и в это время снова раздался звонок, на этот раз от входной двери.