И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты чего так сильно удивляешься? Я тоже местный уродец, только с более комфортными условиями проживания.
– Быть этого не может, – сказал все-таки Омар, – как тебя можно назвать уродом? Ты же будто…
– Кукла? – перебил незнакомец и получил утвердительный кивок, – ну да, за кого же меня еще принимать. Некоторое время я и был известен, как «человек из фарфора». Но потом нашли уродца с кожей, будто в действительности состоящей из фарфора и куклой нарекли уже его, а я стал просто «белым человеком».
– Как же тебя звать? – поинтересовался Омар, – меня, вот…
– Омар бен Али, я знаю, я ведь не в клетке сижу, я о новостях быстро узнаю, – снова перебил Омара незнакомец, – меня же при рождении нарекли Жеронимом, родился я в семье рыбака Лабушера. Вот и стал Жеронимом Лабушером я.
– Ты, наверное, очень молодой, мой ровесник, как мне думается, – предположил Омар, продолжая разглядывать Лабушера.
– А тебе лет сколько?
– Двадцать третий год идет уже, – ответил Омар, предположив, что Лабушеру примерно столько же.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Лабушер, – какой же я тебе ровесник, Омар? Я тебе в отцы гожусь, мне вот уже пятьдесят первый год как идет, ха-ха!
Омар вытаращил глаза на Лабушера, пытаясь понять, почему он так молодо выглядит для своего возраста. Совершенно не мог бен Али представить, что Жероним являлся ровесником не ему, а Густаву Лорнау, который из-за подагры почти потерял возможность самостоятельно ходить, а лицо его украшено морщинами так, как дамы украшают свои лица пудрой.
– Объясни же мне, как тебе удается сохранять свое лицо таким молодым в таком почтенном возрасте? И, если это не покажется тебе грубым, объясни причину, по которой ты такой…странный.
Омар очень смущался, когда задавал эти вопросы человеку, которого минуту назад считал ровесником. Однако Лабушер, будто не замечая смущения бен Али, рассказал причины своих особенностей:
– Я сказал уже тебе, что такой же уродец, как и все в этом «квартале». Однако, если у большинства людей здесь физические уродства, наподобие сросшихся пальцев, или сверхгигантского веса, или же одного глаза, вместо двух, то у меня уродство более незаметное, но, в то же время, более явное – я альбинос, то есть совершенно белый человек, везде, кроме глаз, которыми Господь меня одарил. Причины же моей вечной молодости мне неизвестны, равно как неизвестны мне и подлинные причины моего цвета. Проклятие ли это, либо божья благодать – я не знаю. Но не будет же Господь обрекать раба своего на вечное мучение, не будет же увечить солнечным светом. Кто знает, может, на мне грех какой висит с рождения моего.
– Где же остальные уродцы? – спросил Омар, – не могут же они целый день сидеть в клетках на морозе, особенно после наступления ночи!
– Почему же, вполне могут, – парировал Лабушер, – ты ведь срывал когда кусок ткани с клетки Денте, обратил внимание, что она очень тяжелая?
– Да, невероятно тяжелая и плотная, – согласился Омар.
– Вот тебе и ответ на твой вопрос, – сказал Жероним и вновь немного отпил из стакана, – ткани эти шьются из шкур диких животных и смешиваются с обычной тканью, купленной на рынке. Получается очень длинная и очень толстая накидка, защищающая ребят от погодных пакостей, наподобие дождя или мороза.
– И у них нет даже освещения в клетках?
– Кто просит – тому даем, но редко, обычно на вечер, чтобы был свет при ужине. А на постоянной основе лампа имеется только у меня.
– И эти бедолаги все терпят? Сколько же их тут?
– Ты как-то слишком много вопросов задаешь, Омар, – раздраженно подметил Лабушер, – их здесь ровно тридцать, не считая меня. Это очень мало, учитывая, до каких размеров размножился цирк. И да, они все терпят. А у них есть выбор, мой дорогой? У них нет выбора, как у всех нас. Но не считай, что все здесь изверги и издеваются над уродцами, нет. Над уродцами издеваются самые обыкновенные бесталанные люди, простые зрители, пришедшие посмотреть «цирк уродцев». Они все серая масса, приползающая каждый раз, чтобы утолить свой голод или снять стресс, побросав арахис в несчастных людей, которые от них чем-то отличаются. Для этих серых людей каждый в этом цирке – урод. Тем более ты, Омар.
– Я? – удивленно спросил бен Али, догадываясь о причине.
– Ну конечно же, – продолжил Лабушер, – ты для них слишком темный. Я для них слишком светлый. Ничем им не угодишь. Но, если бы не этот цирк, то все эти уродцы, сидящие в клетках, просто передохли на свободе, как коровы во время мора. Здесь в них лишь кидают арахис, но окажись они вне стен «Парадиза», то арахис мгновенно сменится пулями.
В это время в шатер вошел мужчина в черном костюме, держа в зубах какую-то бумагу, руки при этом спрятав в карманы брюк. Он едва заметно кивнул Омару и передал эту бумагу Лабушеру. Жероним же спокойно забрал бумагу из зубов мужчины, указав на стул подле себя. Мужчина сразу же сел, не вынимая рук из карманов. Во внешности этого мужчины почти не наблюдалось никаких особенностей. Единственное, что бросалось в глаза Омару помимо рук, спрятанных в брюках, это были форма тела и головы. Они больше напоминали две сферы, одетые в сюртук. Крючковатый нос, больше походивший на клюв, и крошечные глаза придавали очень странный вид этому мужчине. Когда Лабушер дочитал бумагу, а читал он с большим интересом, он сложил ее несколько раз и положил на небольшой столик по другую сторону от себя.
– Омар, познакомься, это Вильфрид Бойль, он мой помощник, – сказал Лабушер, – его меткой урода также является почти все его тело, в особенности то, что он так тщательно пытается скрыть.
Жероним ударил Бойля по плечу, заставив того вытащить кисти обеих рук из карманов брюк. Оказалось, что у Вильфрида были на обеих руках сросшиеся пальцы, кроме больших.
– Он как пингвин, ха-ха, – иронично произнес Лабушер, – за это и прозван «человеком-пингвином». Обычно в клетке не сидит, а составляет мне компанию при проведении экскурсий
