И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

– Разумеется, а как же иначе-то!

– Тебе не кажется, что он будет зол этому? Может, вообще его ни о чем не просить?

– Ты слишком сильно его боишься, – произнесла Марин, вновь начав движение к своему шатру, – его можно во всем убедить, лишь бы желание было.

– Как скажешь, – сдался бен Али.

Оставшиеся несколько шагов они прошли молча. Вход в шатер Марин охраняло двое таких же громадных мужчин, что в свое время затащили Омара в вагон Сеньера. Как уже знал Омар, таких гигантов называли надзирателями, или надсмотрщиками. Они беспрекословно исполняли поручения руководства цирка, молчаливо все исполняя. Каждому сотруднику цирка было известно, что натравить на себя хотя бы одного надзирателя – равноценно самоубийству. Здесь же, у шатра Марин, они стояли, как два дышащих столба, хотя даже в их способности дышать можно было усомниться. Омар не стал интересоваться о причине присутствия данной охраны у Марин, поскольку считал это невежливым, а к тому же, прекрасно знал все сам. Просто ее фамилия уже обозначала, что ей необходимо сопровождение. Если не постоянное, то хотя бы на время сна.

– Вот и все, мы пришли, тут мой шатер, – сказала Марин, – будем прощаться.

– До завтра? – спросил Омар.

– Конечно, хорошенько выспись, завтра цирк будет полон народа!

Пожелав Марин спокойной ночи, бен Али решил еще немного пройтись. Ночная тьма постепенно наполняла округу. Небо, освещенное яркой луной, наполнялось звездами. Цирк постепенно засыпал, однако еще многие люди бодрствовали. Например, братья Лорнау играли в карты с Альбертом Рохманом, точнее, уже в течение пары часов только проигрывали. Тишина, изредка нарушавшаяся речью людей, сопровождала Омара в его одинокой прогулке. Он мысленно готовился к завтрашнему дню, дню, когда он впервые увидит, насколько большой славой пользуется цирк «Парадиз».

Глава XIII

Цирковой муравейник начал свою работу еще очень ранним утром, когда мелкая изморозь покрыла ветви крупных деревьев. Ночь оказалась довольно холодной, поэтому все сотрудники на улице носили зимнюю одежду. Но это нисколько не преуменьшило их энтузиазма и готовности к приему посетителей. За несколько дней до прибытия цирка в Лионе уже начали расклеивать листовки с объявлениями, новости об этом печатались в газетах. Поэтому жители города нетерпеливо ожидали, когда ворота цирка откроются. «Кварталы» окончательно обустраивали, а шапито оборудовали средствами отопления, чтобы зрители не замерзли при просмотре выступлений, которых намечалось очень много.

Омар, которого разбудили в пятом часу утра, во всю занимался помощью артистам: носил за ними инвентарь, выгуливал лошадей, чистил шпаги фехтовальщикам. Помимо артистов, бен Али оказывал помощь даже ремонтникам: его попросили закрепить один из канатов на максимальной высоте в Большом шапито, а все оказались невысокими, обычно работу эту выполнял либо Иштван, либо же Петр Дубов. Однако ни того, ни другого быстро найти не сумели, посему и выхватили Омара, как ближе всех находившегося, и к тому же, очень высокого. Он на такой высоте еще никогда не был, поэтому немного испугался, когда забрался в верхнее воронье гнездо. Смотря вниз, бен Али думал о том, каково же это артистам – на громадной высоте без поддержки ходить и даже прыгать на канатах. Быстро закрепив необходимый канат, Омар слез с пугающей высоты и продолжил оказывать всевозможную помощь всем подряд. Выйдя из Большого шапито, Омар увидел Альберта Рохмана, стоявшего около бочки с водой. Рохман был одет очень пышно, совершенно непохоже на тот прикид, в котором он сидел вчера во время обеда. Из кармана у Рохмана выглядывала черная лента, очков же на нем не было.

– Альберт, что ты здесь делаешь, разве ты уже не должен быть в своем «квартале»? – поинтересовался Омар, подойдя к картежнику.

– Где же твои манеры, бен Али? – язвительно ответил Рохман, – даже не поздоровался, как некультурно!

– Ты мне про культуру еще будешь что-то болтать? Достаточно было твоих пространных проповедей.

– Не злись с самого утра, иначе день испортишь и себе, и другим, – сказал Рохман и презрительно улыбнулся, – а насчет твоего грубого вопроса, вот тебе мой на него ответ: я на манеже выступаю сегодня с рождественскими картами, буду большой публике фокусы показывать. И знаешь в чем весь смех?

– В чем же?

– А в том, – продолжил Рохман, – что мое выступление идет как как после, так и перед выступлениями слоновьей команды, ха-ха-ха! Это ж надо было старому Буайяру запихнуть меня между слонов, будто бы нигде больше не было свободных мест! Ну ничего, я-то уж точно этих хоботных громадин затмлю!

– В таком случае, желаю удачи, – произнес Омар и отошел от Рохмана.

Тем временем Марин отчаянно пыталась убедить отца включить в программу выступление Омара. Дело было в его шатре, который из себя представлял больше самый настоящий дом, поскольку сконструирован был в несколько раз сложнее и дороже, чем шатер того же доктора Скотта. В одном только шатре Пьера Сеньера без всяких проблем могло бы поселиться с сотню человек, и они при этом чувствовали бы себя превосходнейшим образом, совершенно без стеснений и неудобств. Марин нервно ходила из угла в угол, пытаясь донести до отца свою мысль, а Хозяин сидел за столом и завтракал, казалось, мало уделяя внимания речи своей дочери.

– Папа, как же вы не поймете, – в очередной раз заговорила Марин, – если Омар появится в программе уже сегодня, то весь цирк от этого окажется в выигрыше! Люди будут толпами ходить к нам, лишь бы посмотреть на этот трюк!

– Мало того, – сухо и медленно отвечал Сеньер, – что ты украла из моего вагона один из самых дорогих кинжалов, что имеются у меня, так ты еще и позволила этому выродку его проглотить. «Слеза крови» (а именно так назывался кинжал) не для таких развлечений предназначена, дитя мое. И я не позволю, чтобы ее, мало того, глотали, так еще и глотали какие-то недоноски из-за моря!

Марин снова недовольно прошипела и продолжила метаться из угла в угол. Помимо, собственно, Хозяина и его дочери, в шатре находились Жан Ларош, секретарь Сеньера, и начальник охраны цирка Эмиль Луа, который доселе еще не встречался дорогому читателю. Про Луа можно сказать лишь, что это был уже третий человек, родившийся в 1819 году, то есть возрастом пятидесяти лет, а также, что это был крайне скучный, строгий и скупой на любые живые эмоции толстяк с большими усами и пухлыми пальцами, напоминавшими маленькие сосиски. Он сидел, провалившись в кресло, и покручивал в руке пустой стакан, явно ожидая от Хозяина обслуживания.