Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

Справедливости, — попросил он тогда. — Справедливости для тех, кто думает, будто знает, как должен быть устроен мир. Высшей и неминуемой.

Справедливости и смерти.

Тогда Бездна дала ему белый меч и пообещала вечность.

Первым ударом молний он покарал всех тех, кто посмел голосовать за противный самой магии закон. Вторым — тех, кто зачерпнул Бездну раскрытыми ладонями и пожелал, чтобы из Леса сгинули противные ему народы.

Третьим — самого себя, конечно.

— Получается, — медленно проговорила я, — ты судишь тех, кто взял силу Бездны для того, чтобы судить. А потом судишь себя, потому что ты делаешь то же самое?

Дезире кивнул и снова отвёл взгляд.

— Так это же очень просто, — воодушевилась я. — Ты ведь можешь этого не делать! Можно, когда ты услышишь что-то, сказать Ставе, и пусть они сами…

— Они не смогут.

— Почему? Это целая Служба, и они…

— Это мой долг.

— Да Полуночь с тобой! Это ведь…

Я не успела договорить, потому что в этот момент по нашей улице прокатился звон. А потом ещё, и ещё, и ещё, всё громче и громче.

Я подскочила к окну — и увидела, как по тротуару шагает дюжина людей, одетых в золотые маски без прорезей для глаз. На своих плечах они несли паланкин, небесно-синий и украшенный сотнями серебряных колокольчиков.

Процессия остановилась прямо напротив нас. Потом шторка сдвинулась в сторону, и оттуда, из темноты, появился шест.

Он выстрелил вверх и постучался в моё окно.

Я приросла к полу. Всё это было так ужасно не по-настоящему, что даже разговоры о Бездне и магии показались исполненными какой-то ясной логики. Дезире тем временем легко скатился с кровати, распахнул окно и снял с шеста что-то светлое.

Паланкин как будто вздохнул. Шест втянулся обратно в темноту. Штора расправилась. Носильщики поднялись с коленей и зашагали дальше.

— Это приглашение, — сказал Дезире.

Лицо у него было странное. Я протянула руку, и он послушно вложил в неё карточку.

Бумага белая-белая, мерцающая, будто покрытая перламутром. На лицевой стороне — золотые вензеля, переплетённые в чудной ковёр знаков; на обороте — напыщенный текст в лучших традициях друз. Лунная госпожа Раэ-Шивин видит в свете, будто её добрый друг сможет почтить сиянием своей сути вечер поющих песков, который состоится в следующую субботу, в закатном солнце, в хрустальном дворце.

Ниже было приписано карандашом:

Возьми с собой зверушку.

lxviii. / -xii.

— Отлично! — постановила Става, когда Дезире продемонстрировал ей приглашение, а я сбивчиво, заикаясь от возмущения, пересказала про паланкин и шест. — Просто замечательно!

— Чего в этом замечательного?!

— Так мы же этого и хотели, — снисходительно сообщила она.

— Этого?..

Става закатила глаза и прицокнула языком.

Лунные явно замешаны, — недовольно поясняла она, крутя в руках карточку и разве что не пробуя её на зуб. Среди лунных кто-то по меньшей мере в курсе, а вероятнее всего — участвует напрямую; это совершенно ясно. Но в хрустальный дворец нет ходу никому из Службы, или из Сыска, или даже из самой Комиссии по запретной магии, потому что лунные всегда выше любых обвинений. И если мутных колдовских ребят ещё можно как-то разрабатывать через социальные контакты и прислугу, то к лунным нет совсем никакого доступа.

Обращались ли к тем лунным, что сотрудничают с Комиссией? О да, разумеется! Вот только знаете, что он сказал? Что «эту проблему может решить Усекновитель». И ушёл из глаз, можете себе представить!.. А другие лунные? Какие такие другие лунные? Вы что же полагаете, что их в Комиссии много?..

Словом, расследование зашло не то чтобы в тупик, но заметно осложнилось. Оттого и Става стала злее обычного, а среди высокого начальства, по её словам, обсуждалось даже, не следует ли объявить эвакуацию, но ограничились пока усиленной тренировкой экстренных служб.

А теперь у нас есть свой настоящий лунный! Ну, почти настоящий, но дети Луны считают его в общих чертах таким, как они сами. Он может покрутиться там, понаблюдать, позадавать вопросы. Плохо, конечно, что Дезире не оперативник… и врать он не умеет… но работаем, как обычно, с тем, что имеется.

Если бы он заявился во дворец сам и просто так, это было бы очень подозрительно. Потому что — ну вы посмотрите на исторические заметки, где видано, чтобы Усекновитель наносил светские визиты по своей воле? Совсем другое дело, если его пригласят!..

Поэтому в катакомбы под университетом, где чернокнижники, оказывается, сбывали какие-то свои запрещённые товары, Дезире ездил в обстановке строжайшей секретности: Става тогда заехала за ним в гражданском и неприметном, а вместо привычного грязного автомобиля у неё был фургон с рекламой оконной компании. И самого лунного одели в какие-то странные тряпки, так, что и я бы не признала.

А вот по городу мы гуляли сами собой. И Дезире сверкал своими синими глазищами и высился над толпой. И целовались мы в саду с какими-то статуями, и кто знает, кто смотрел их глазами…

Потому что больше, чем что-либо ещё, дети Луны — любопытны. И, конечно, они никак не могли пройти мимо того, что поглядеть на спящего рыцаря, который зачем-то проснулся.

— Плохо только, что так поздно, — мученически вздохнула Става.

И, вопреки этому «плохо», потёрла ладошки, как довольная муха.

Солнцестояние — и Чёрный Полдень, в честь которого в планетарии всё-таки сделали отдельную программу, — выпадал на понедельник. Между праздником в хрустальном дворце и вероятным ритуалом было меньше двух суток — преступно мало для того, чтобы предпринять что-то, даже если у Дезире действительно получится что-нибудь узнать.

— Мы не складываем все яйца в один мешок, — пренебрежительно фыркнула Става в ответ на моё беспокойство.

И пояснила: всю эту неделю до праздника Службе будет ещё, чем заняться. И нет, тебе, гражданочка, будет лишним слышать, чем именно.

— Надо узнать, — всполошённо сказала я, — может быть, есть какие-то другие праздники? Может быть, его могут пригласить пораньше?

— Посмотрите-ка, — Става глянула на меня с деланным восхищением, — яйки куру учат!

Праздников никаких других не было. Хрустальный дворец стоял над рекой, прекрасный и удивительный, — и большей частью совершенно пустой.

В Службе не были даже уверены до конца, что делегация действительно в нём живёт; в конце концов, лунные не нуждаются во сне так, как люди, и могли бы просто шляться по городу туда-сюда сутками напролёт.

— Так может быть, — у меня вспотели ладони, — они и на эти… как их там, пески… тоже не придут?

— Засиженное яичко…

— Да отстань ты уже со своими яйцами!

Става показала мне язык, а мне нестерпимо захотелось её стукнуть, так, как в детстве хотелось треснуть Гая — чтобы вокруг головы полетали птички. Лет в десять Гай бывал совершенно невыносим, да и я тогда была куда взбалмошнее, чем теперь.

— Придут, — твёрдо заявила Става.

Вечер поющих песков был, по словам Ставы, большим делом: послушать собиралось много-много лунных. Там непременно будут телесно все те, кто успеет добраться до города, а кто не успеет — заглянет глазами.

— Откуда ты знаешь всё это? Это же лунные, они же…

— Я много читаю, — отбрила Става.

— Про лунных?

— Про разное. Так вот, если отбросить все глупые возражения и эти ваши хаханьки, дело обстоит вот каким образом…

И маска смешливой девчонки снова ссыпалась со Ставы, как луковая шелуха. А из-под неё выглянуло что-то жутковатое, хищное, которое только и умело, что строить хитроумные планы, в которых никому кроме самой Ставы не отводилось роли краше пешки.

Она даже раскрыла свой блокнот, перелистнула и потыкала пальцем в навороченную схему из нескольких дюжин имён. Потом — споро начертила поперёк пустого разворота табличку с расписанием и тем, кого и где в это время можно попробовать расспросить. Вот, например, до заката…