Год 1942 - Давид Ортенберг

"Ожесточенные бои на всех участках полны примеров героизма. Вчера утром противник обрушил на позиции части Новикова мощный шквал артиллерийского и минометного огня. Одновременно часть беспрерывно подвергалась воздушным бомбардировкам. Отлично оборудованные укрытия защищали личный состав от бомб, снарядов и мин. После огневой подготовки неприятель пошел в атаку. Защитники города смело приняли бой. Огнем орудий, минометов, пулеметов и винтовок они косили наступающих фашистов. В течение этого дня немцы, подтянув подкрепления, еще несколько раз атаковали часть Новикова. Ни одна вражеская атака успехов не имела..."

* * *

Публикуются материалы об укреплении боевого содружества Советского Союза с Великобританией и Соединенными Штатами Америки - договоры, телеграммы, коммюнике о посещении Молотовым Вашингтона. Этому событию посвящена и передовая статья. Особенно обратили на себя внимание такие строки в передовице: "В Вашингтоне и Лондоне была достигнута полная договоренность о создании второго фронта в Европе в 1942 году".

Увы, как хорошо известно, эти надежды не оправдались ни в сорок втором, ни в сорок третьем годах. Но тогда все мы верили, что так будет, и это воодушевляло. На фронтах и в тылу проходят митинги, звучат слова надежды на победу в сорок втором году, несмотря на наше поражение на Керченском полуострове и под Харьковом. Три дня подряд мы печатаем репортажи, где немало таких прогнозов: "Наши силы растут и крепнут. Фашистские орды будут зажаты с двух сторон и разгромлены в 1942 году..."

Откликнулся на это событие и Илья Эренбург. Он писал: "Близок день, когда английский капитан отдаст команду: "На ост!" Писатель даже указал, где это должно быть: "Немцы укрепляют побережье. Они возводят оборонительные сооружения на реке Маас..." Там, как известно, и произошла высадка, но только через два года!

Позвонил командующему авиации дальнего действия А. Е. Голованову. Спросил, как прошел полет Молотова в Вашингтон, где найти экипаж. Голованову понравилась идея написать об этом дальнем перелете. Очень хвалил летчиков:

- Сложный и трудный был полет. Героические люди. Надо их похвалить. Я туда позвоню. Кого пошлете?

- Симонова, - ответил я.

Потом Симонов запишет в своем дневнике: "В середине июня я получил от редактора несколько необычное задание - поехать на два-три дня на один из подмосковных аэродромов, где сидели тяжелые бомбардировщики, и побеседовать там с одним из экипажей об их недавнем дальнем спецперелете.

Должно быть, чтобы подразнить меня, Ортенберг не нашел нужным входить ни в какие дополнительные объяснения:

- Они предупреждены, что ты приедешь, и все, что следует рассказать, расскажут. Поезжай!"

Написал Симонов очерк о полете в Вашингтон. Вышло страниц двенадцать, почти полоса. Многовато, но я решил не скупиться на место. Конечно, печатать его без согласия Молотова никак нельзя было. Я позвонил Вячеславу Михайловичу и сказал, что вот подготовили очерк, хотели бы дать в номер. "Пришлите мне", - ответил он. Послали. В этот день нам очерк не вернули. На второй и третий день - тоже. Потом Молотов сам позвонил и сказал: "Пока печатать не надо". И даже не сказал почему. То ли потому, что был возможен и новый полет и не следовало раскрывать его маршрут. А может быть потому, что в очерке было немало о самом Молотове, его выдержке и спокойствии в очень трудном полете. Молотов, вероятно, посчитал неудобным завизировать очерк, так хваливший его. Не принято было у нас расписывать людей столь высокого ранга, если, конечно, не считать Сталина...

Словом, канул этот очерк в архив. Да и в архиве редакции его не нашли. Единственное, что у меня осталось в памяти, это то, что полет был сложный, опасный, в облаках с молниями, по неизведанному маршруту, на больших высотах, под аккомпанемент вражеских зениток, в неотапливаемом самолете. Это осталось в памяти и Симонова, и о полете Молотова он рассказал затем в своей книге "Разные дни войны".

* * *

То, что я говорил в начале главы о Севастополе, происходило несколько дней назад. А сегодня новое сообщение о продолжающихся с неугасающей ожесточенностью боях на севастопольском фронте. Защитники города отбивают вражеские атаки. Наш корреспондент сообщает, что противнику удалось вклиниться на одном из участков в наши позиции, но вчера утром севастопольцы перешли в контратаку и вышибли врага из этого района. В репортаже не называется район, но на карте в Генштабе я увидел, что это Мекензиевы Горы, находящиеся на направлении главного удара войск противника.

Сегодня в Ставке я прочитал телеграмму Сталина севастопольцам, переписал ее. В ней говорилось: "Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя - красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли, наносящих удары по немецким захватчикам и их румынским прихвостням". Понятно было наше стремление напечатать ее в газете: это была первая за войну такого рода телеграмма Верховного. И к тому же речь шла о Севастополе. Позвонил в ТАСС, его директору Якову Хавинсону. Позвонил в Совинформбюро. Там этой телеграммы нет, ничего о ней неизвестно. Я прекрасно понимал, что без ведома и разрешения Сталина ее не напечатать. Позвонил Верховному. Он сказал:

- А вы похвалите севастопольцев и без моей телеграммы...

Наши "передовики", как мы называли авторов передовиц, сразу же засели за статью, которую назвали "Герои Севастополя". И все же мы нарушили указание Верховного. В передовой полностью привели текст телеграммы, выделив его жирным шрифтом. Но, правда, опустили подпись Сталина.

* * *

Вновь, после десятидневного перерыва, в сводках Совинформбюро появилось Харьковское направление. Ударные группировки противника начали наступление в районе Чугуева, Балаклеи и южнее Изюма - в направлении на Купянск. Публикуем подробный репортаж с Юго-Западного фронта. Наши корреспонденты пишут: "В ряде районов бои носят упорный характер, поскольку с обеих сторон введено большое количество техники..." Есть и сообщение, что противнику удалось, как было принято тогда выражаться в газетах, "вклиниться в наши позиции", то есть продвинуться вперед. Но в Генштабе я узнал, что войска получили приказ Ставки держаться, на удар отвечать контрударом. Решили: о том, что произошло, пока не печатать...

* * *

Опубликовано письмо Николая Тихонова "Ленинград в июне", занявшее в газете, как мы и договорились, больше места, чем предыдущее письмо, - два подвала. Перед читателями встают картины повседневной жизни блокадного Ленинграда, запечатленные рукой художника:

"Сияющее синее небо. Облака от залива белые, пушистые, летние. В трамваях, идущих из пригорода, на коленях у женщин охапки цветущей черемухи, в руках лопаты. Но эти загорелые руки роют не только окопы. Они работают сейчас на трудовом фронте - весь город занялся огородами. И девчонки в кокетливых платочках, и старые работницы, с лиц которых постепенно сошли тени голодной зимы, и мужчины, не пошедшие еще в армию, старики-бородачи, все с лопатами, все говорят о рассаде, о скороспелой картошке, моркови, капусте. В самом городе гряды вырастают на бульварах, на газонах, в крошечных садовых уголках, на пустырях между огромными безоконными задними фасадами домов, рядом с памятниками в общественных садах. Везде начинают зеленеть грядки..."